Горожанка - [3]

О тех, кого я потеряла давно.

В младенческом сне, в золотых облаках,

Мне снилось, что носят меня на руках.

Мне снился отец в том младенческом сне,

Мой давний отец, не пришедший ко мне.

Мне снился любимый, бранивший меня

За то, что дремлю среди ночи и дня.

Мне снились тогда от весны до весны

Какие-то теплые детские сны.

И все мне кричали: проснуться пора!

...Жестокие, ясные нынче утра:

Пронзительный климат, ветра до костей

И таянье полных метелью горстей...

До снега за птицами вдаль унесен

Несбывшийся долгий младенческий сон.

«Мёда полны ладоши...»

* * *

Мёда полны ладоши,

Липнут к небу стрижи,

Голубые волошки

Выгорают во ржи.

Горевать не умею,

Где всем босым — уют,

Где ленивые змеи

Землянику жуют.

Через строчки любые

Прорастет моя быль:

Васильки голубые

Припудрила пыль.

«О, мне никак не наглядеться...»

* * *

О, мне никак не наглядеться

Сквозь голубую линзу дней,

И вдрызг заплаканное детство

Мне все желанней и родней.

Страна, где каждый час был первым,

Где каждый шаг был шаг вперед,

Страна метафор и гипербол,

Не закрывай своих ворот!

II

«Сколько стояла у окон — годами...»

* * *

Сколько стояла у окон — годами...

И не признаюсь — горю от стыда...

О подоконник! Ты слёз бороздами

Выбелен, вымыт — и чист на года!

О подоконник! Отметка предела,

Мой собеседник, свидетель, дружок.

Не прожила — прождала, проглядела,

В снежном стекле продышала кружок...

Муза

Под ветром осени петровской

Перчаток, шарфа, шляпы груз

Ей, ветренице с Маяковской, —

Ненужный хлам. Сестренка муз —

Моя. Как школьница с тетрадкой,

С уроков мчащая в сады,

Передник снявшая украдкой,

Поющая на все лады.

Листву с кустов смела подолом,

По лужам прямиком прошла,

Чернильных пятен с пальцев голых.

Холодных, алых — не свела.

Так беззащитна, так бесстрашна,

Не за щитом, раскрыв пальто,

Почти притворно-бесшабашна,

Почти небрежна. Но зато

Я вижу, в строчечной юдоли,

Лицом к лицу столкнувшись с ней,

Черту неколебимой воли

Полуребяческих бровей.

И языком шершавым ветра

Эпохи, а не ветерка,

Облизана, — в чернилах светлых

Ее рабочая рука.

Тост

Я выпрямляюсь в рост

С тобой наедине.

...Грузинский древний тост:

Твои печали — мне.

На здешних пустырях

Деревьев нет как нет, —

Трава, и пыль, и прах

С тех отгоревших лет...

Ночь в дот идет, под кров,

Роняя лепестки

На ржавые, как кровь,

Терновые мотки.

Меридиан, без звезд

Встречающий зарю...

Грузинский древний тост

Я тихо говорю.

На рубеже войны,

В притушенном огне,

В беспамятстве весны —

Твои печали — мне!

Своих невпроворот

Обид и черных дней,

Но с Пулковских высот

Чужие мне видней.

Ведет дожди норд-ост

Под стать поводырю...

Неповторимый тост

Тебе я повторю.

Где отпылал пожар

И вспыхнул свет в окне,

Как самый высший дар.

Твои печали — мне!

Сулико

О Сулико! Ты бессмертна, как сны,

Неувядаемый сад Церетели!

И через век, до и после войны,

Как тебя пели, кому тебя пели...

Где ты? Тебя по войне размело,

По лагерям промочили осадки,

Частые снеги прошли и легло

Белое пламя тебе на лопатки...

Кровли зачинены, жены добры.

В тапочках легких, со стрижкой бессменной,

Где ты, любовь довоенной поры,

Не обретенная в послевоенной?!

Где же ты, где, Сулико? Почему

Не обрету я тебя, не оплачу?

В доме моем к очагу моему

Снег твой припал, весь твой снег, не иначе.

О Сулико! Стольких судеб рои

Пеплом летят, над цветами, над былью,

И соловьи, патефоны твои,

На чердаках покрываются пылью.

Все пережив, ты исчезла сама...

Только и жизнь не кончается с нами!

Как я упорствую! Снова грома.

Где ты, любовь? За какими горами?

«Родила меня мама в Кирове...»

* * *

Родила меня мама в Кирове,

Посередке последней войны,

На окраине неблокированной,

Необстрелянной стороны.

Годовалой — не помню теперь его

И не езжу даже во сне.

Город крика на свете первого,

Ничего ты не значишь мне...

Чужие жизни

Чужие жизни... Я входила в вас,

Вы принимали и не принимали.

Мне было не поднять от пыли глаз

Среди чужих дымящихся развалин.

Чужие жизни, как вас примирить

С моею, неналаженной, но стойкой?

Я начинала строить, вы — крушить

Мои, по-детски хрупкие, постройки.

Не зная человека самого,

Внезапно возникая на пороге,

Всем дням, поступкам, замыслам его

Я становилась поперек дороги.

Как дальше? Не решая ничего?

Куда мне, в подсудимые иль в судьи?

Как связаны тончайшей бечевой

С моей судьбой людские эти судьбы?

Непостижимый действует закон,

И я стою, и возразить не смею:

Чужие жизни грозно и легко,

Непоправимо сделались моею.

«В подсвечнике и в канделябрах...»

* * *

В подсвечнике и в канделябрах,

В старинном блеске хрусталей,

В блокадной комнате промерзшей,

В консервной банке, на пюпитре,

В окне чужом, в стихотвореньи,

И на столе, и в головах,

И в новогодней канители,

И в круговерти вековой, —

Люблю тебя, свеча!

Но больше всех

Ту, что считалась знаком ремесла врачебного,

Ту, с надписью короткой:

«Светя другим, сгораю».

«Ты родила, земля, народы...»

* * *

Ты родила, земля, народы,

Дала им воду, лес, зверей.

В какие дни, в какие годы

Любить умели матерей?

Ты плечи кутаешь в туманы,

И на челе твоем навек

Траншей зияющие раны

И слезы длинных синих рек.

Когда нашкодившие дети,

Устав, придут к тебе в свой срок,

Ты спать кладешь их в бездны эти

Под темный пуховой платок.

«Понимать начинаю тепло...»

* * *

Понимать начинаю тепло.

Так на пятом году обученья

Удивленно в сознанье вошло