Городские цветы (Конец водной феерии) - [2]

— Скорей! — Никита махал ручонкой.

В кабине, к моему удивлению, сидела женщина, напоминающая каменную бабу, какие встречаются в скифских степях… и вот — на севере Ладоги, оказывается. Но сразу я не просек, что именно ради таких, как она, эта спешка.

В железном кузове, скошенном ковшом, нас кидало, как кегли. Ветер рвал слова, забивал глотку — однако Никита обрывочными фразами передал суть. Все, по его словам, было настолько блестяще, что дальше некуда. Случайно встретившись с ними в магазине (сказав «с ними», он застенчиво кивнул на кабину), немножко выпили, а потом все пошло настолько замечательно, что он не мог не вспомнить про своего лучшего друга, то есть про меня, и, вырвавшись из потока наслаждений, примчался. И вот мы несемся!.. Куда? Местность становилась все более дикой — но не в смысле природы, а в смысле ужаса. Каменное ущелье без единого листка — и глыбы камня, раскиданные какой-то чудовищной силой.

— Взрывной карьер! — пояснил гордо Никита. По гордости в его голосе я смекнул, что дамы, к которым мы летим, имеют непосредственное отношение к взрывному делу, — и он это подтвердил. Это радовало. Местность становилась все более зловещей… что, видимо, говорило о том, что работа-то идет как раз успешно. Вот мелькнул экскаватор, сгребающий ковшом камни и с грохотом ссыпающий их в самосвал, точно в такой, на каком мы ехали. И в кабине экскаватора, и самосвала были женщины. Увидев нас, экскаваторша захохотала, перекрывая грохот:

— Эй, Самсонна! Нам оставь!

Что, интересно, она имела в виду?

Наконец мы тормознули у крутого обрыва. На краю его, над нами, тянулся барак. Вдруг оттуда посыпался грохот, и я испуганно прикрыл темя руками.

— Это дискотека у них, — застенчиво пояснил Никита.

Коля-Толя нас встретил, как падишах.

— Что за бардак в форме одежды? Оденься адекватно. Все! Гуляем по-жесткому!

Что это значит — я вскоре начал понимать.

Сначала камнебойщицы не могли успокоиться после жаркой работы, перекрывая грохот музыки, выясняли отношения.

— Если ты еще так поставишь заряд (видимо, бригадирша?), я тебе его засуну знаешь куда?

— А чего ж мужиков тут нет?! — Я тоскливо озирался.

— Согласно законам амазонок — убивают их после… использования, интеллигентно объяснил Игорек.

— Понятно…

После совместного распития спиртных напитков отношения несколько потеплели.

— Городски-и-и цви-ты! Город-скии-и цвиты! — неожиданно тонкими голосами запели хозяйки.

Я пытался вспомнить, где совсем недавно слышал эту песню. И вспомнил: ее пела мать Коли-Толи, бедная женщина, на какое-то время спасшая нас от лишений на канале Грибоедова. Как недавно, а кажется — как давно. Навернулись слезы. Здесь, где не было ни города, ни цветов, песня эта звучала особенно жалостливо. Никита наматывал слезы на кулак. На самом деле он только и мечтал о сближении с народом, поэтому и держался порой так испуганно-горделиво, и вот наконец сближение с народом произошло — и, что удачно, с женской его частью.

— Ладно… Пошли! — утирая слезы огромным кулаком, аж сама бригадирша сгребла Никиту.

С песней «Городски-и цви-ты, городски-и цви-ты!» они удалились. Причем Никита пел тенором, а она — басом. Один глаз ее был завязан… Циклопша! Мы переглянулись: кто следующий? К счастью, нам быстро удалось напиться до полной недееспособности и заснуть прямо под грохот музыки… Проснулись мы, пожалуй, от тишины. Среди нас не хватало лишь одного. Я вывел орлов проветриться. Было хмуро и зябко.

— Надо спасать нашего Одиссея. И валить, — сказал я. — Кто пойдет?

— Я-а! — Коля-Толя сказал, зевая и потягиваясь, явно собираясь там заснуть и сделать нас пленниками навеки.

— Я пойду, — произнес я.

— Молодец, — отвесил мне Коля-Толя комплимент. — А то я уже сбросил тебя со счетов!

— Как бы я тебя откуда не сбросил!

— О… гляди!

Никиту мы неожиданно обнаружили тут — он стоял над самым обрывом, в шортах и ватнике, и крупно дрожал. Увидев нас, он обрадовался и как-то испугался.

— Она стихи мне читала… свои! — произнес он почему-то шепотом. Пришлось мне натянуть на себя маску циника, резко заявив, что от стихов одни неприятности. Никита вздохнул.

— Уходим? — полувопросительно приказал я.

— Она говорит… — Будто он уже в ее бригаде — «она говорит»! — что скоро еще змеевщицы должны подойти.

— Кто?

— Змеевщицы, — глухо произнес он. — Доильщицы змей. Из соседнего змеесовхоза. Змеесовхоз развалился… так что сил много у них.

Мы постояли.

— Еще зверовщицы подойдут…

— Все! Валим! — Я сделал первый шаг.

— А твоя баба там… как? — хватаясь за Колю-Толю, как за камень спасения (оборот правильный), Никита с надеждой кивнул на барак.

— Моя баба — это которая с кляпом во рту! А эти — слишком много трендят! — сурово произнес Коля-Толя.

— Нy… тогда пошли. — Никита сломался.

Поднимался бледный рассвет. Пейзаж вокруг был такой, словно наши ударницы-камнебойщицы добрались до Луны. Завораживали время от времени встречающиеся таблички: «Внимание! Вы находитесь в зоне взрывных работ. Три продолжительных гудка — взрыв. Четвертый гудок — отмена взрыва». У одной из табличек нас накрыл унылый гудок… Достаточно ли он продолжительный?.. Достаточно. Достаточно продолжительная пауза — и второй гудок… тоже достаточно продолжительный.