Город убийц - [33]

Аудиенцию мне устроили через два дня. Почти тайно. Подняться пришлось в четыре. Одного не отпустили, меня сопровождал Кастальский. В без четверти шесть мы уже были во дворце, а в шесть я входил в кабинет Хазаровского. Уже рассвело, солнце медленно поднималось на белесое небо, над дворцовым садом.

Император сидел в кресле у низкого столика, и был одет по-летнему легко и не совсем официально в льняной белый костюм без всяких украшений и знаков отличия. Только красный императорский перстень посверкивал в лучах утреннего солнца и не давал забыть, кто передо мной.

— Садитесь, Анри, — сказал он и кивнул в сторону кресла справа от себя.

Я не стал выпендриваться относительно его императорского статуса и моего статуса государственного преступника, как когда-то перед Даниным, и сел. Леонид Аркадьевич всегда был довольно демократичен, так что в его приглашении сесть ничего особенного не было.

— Кофе хотите? — спросил Хазаровкий.

— Да, благодарю вас, — кивнул я.

— Рано вас подняли?

— В четыре.

— Ну, тем более. Меня в пять, но я всегда так встаю.

— Кофе обоим не помешает.

Он кивнул.

— У меня полчаса.

— Постараюсь уложиться.

— Как у вас дела? Есть какие-то проблемы, жалобы?

— Все замечательно, только свободы все еще чуть меньше, чем бы мне хотелось.

Леонид Аркадьевич улыбнулся.

— Потерпите, Анри, я все прекрасно помню. Я не забыл о вас, не переживайте. Ройтман сказал три года реабилитации. Я, конечно, ценю его мнение, но, думаю, что это излишне. Гораздо меньше. Так что доучиться не успеете, тем более на двух факультетах. Будете доучиваться в Кириополе.

— В Кириополе?

— Если хотите, в Лагранже. Я не буду возражать. После референдума я буду куда свободнее в своих решениях.

Принесли кофе.

— А как же десять лет? — спросил я.

— Забудьте. Особенно если удастся то мероприятие, которое привело вас ко мне. Анри, во-первых, я очень рад, что вы решили выступить посредником в деле примирения с вашими бывшими соратниками. Это ведь полностью ваша инициатива?

— Да.

— И согласия той стороны пока нет.

— Верно, но там не сумасшедшие. И не самоубийцы. По крайне мере, красиво умереть не является их целью. Они хотят независимости Тессы, но не могут не понимать, что сейчас это дело безнадежное. Я предложил им хороший выход.

— Что может стать камнем преткновения?

— Во-первых, психокоррекция. Во-вторых, гражданские иски.

— Со вторым вопрос решим. С первым сложнее. Я предлагаю такой вариант. Полная амнистия, прощение всех долгов, но при условии, что все они пройдут осмотр у психолога и, если им назначат курс психокоррекции, он должны будут его пройти.

Я вздохнул.

— Это вопрос безопасности, — сказал император, — я не могу подвергать риску людей и не могу допустить, чтобы ваши бывшие коллеги вернулись к терроризму, несмотря на все обещания. Психокоррекция — некоторая гарантия спокойствия.

— Если они пообещают — они не вернуться.

— Это только ваше мнение.

— Я знаю своих людей.

— Не думаю, что всех.

— Ладно, я передам. На ОЦ они могут рассчитывать?

— Я проконсультируюсь у Ройтмана. Скорее всего, будем решать с каждым, в индивидуальном порядке.

Я вернулся в РЦ окрыленным. Как быстро я забываю обиды, оказывается. Психокоррекция что ли?

— Вы только занятия не бросайте, — улыбнулся Кастальский.

— Ни в коем случае.

Я жил в Центре третий месяц. Учиться после двадцатилетнего перерыва оказалось тяжко, но только поначалу. Я быстро понял две вещи. Во-первых, смутные воспоминания о программе первого курса истфака оказались не такими уж смутными и планомерно всплывали у меня в голове по мере штудирования учебников и просмотра лекций. Во-вторых, шесть с половиной лет в ПЦ, когда от меня отстали с препаратами и БПшником, и я смог безвылазно торчать в местной библиотеке, тоже оказались не потерянными. Знаний было как в хорошем архиве. Только систематизировать.

Так что первую сессию на истфаке я благополучно сдал через два месяца. Причем все на отлично. Один преподаватель был особенно доволен, и очень хвалил мою курсовую по истории колонизации Кратоса. И выразил надежду, что будущие мои книги будут не только увлекательными и остроумными, как история Тессы, но и менее дилетантскими.

Кастальский был в восторге. «Анри, — сказал он. — если с правом будет такой же результат, я отпущу вас в Лагранж на две недели».

Сдавать сессию на юридическом я собирался еще через месяц, летом.

После сессии на истфаке, на радостях, Дмитрий разрешил мне пить, но не крепче десяти градусов. Событие отмечали всей группой в одном из маленьких ресторанчиков на Озерном. Я не любитель пива, и с наибольшим удовольствием взял бы сухое вино, но публика была не винная, да и в разрешенный градус с вином не уложишься. Так что компания потребляла эту горькую ячменную дрянь, правда за мой счет, и потому самую дорогую, темную и гордо именующуюся элем. Зато я увлеченно чередовал сидр с пуаре. Так увлеченно, что нарвался на нотацию от Кастальского.

— Анри знайте меру, — сказал он. — Вам еще право сдавать. Давайте так, не больше двух кружек в день не больше двух раз в неделю.

— Кружки разные бывают, — заметил я.

— Я вам лимит выставлю на имплант, не ошибетесь.