Горничная особых кровей - [92]

Не обесцвеченный больше… Кожа уже не молочно-белая, а просто светлая. Волосы темнеют, пусть и неоднородно, прядями, у корней. Можно остричь эти волосы, и вырастут новые — черные. А вот глаза у центаврианина до сих пор светло-серые, но заурядно-серые, без красноты и четко проступающего рисунка радужки, как раньше.

— Чем торгуешь, красавица? — произнес он церемониальные слова.

Надеясь, что не засмеюсь в самый важный момент, я вытянула свою многострадальную жилетку, которую сшила кое-как с горем пополам. Цвета она была черного, и, в общем, выглядела не так уж страшно, если не считать кривых швов, сильно портивших вид, нескольких затяжек да жуткого подобия национального узора, которым я пыталась украсить воротник.

Мне показалось, что Гоин тоже вот-вот рассмеется. Но владетель, конечно, сдержался, и совершенно спокойно произнес:

— Какая красота! — (при этом я закусила губу, чтобы не расхохотаться, да и не одна я — Гу вон тоже красными пятнами пошел, сдерживая смех). — Беру. Сколько возьмешь?

— А сколько дашь? — кокетливо, как и полагается, спросила я.

На этом месте невесты и женихи обязаны поторговаться, чтобы самим повеселиться, да остальных повеселить. Как правило, дело доходит до космических сумм, которых у и президента ЦФ нет, после чего все кончается согласно традиции.

— Десять платежных единиц.

— Мало! — ахнула я.

— Двадцать?

— Издеваетесь?

— Ладно, двадцать пять, и это предел.

Я покачала головой: и здесь Гоин все переиначил. Суммы должны быть намеренно высокими, абсурдно высокими — такова традиция. А вредный цент, который как раз и может такими суммами на счету прихвастнуть, нарочно занижает цену! Ну, что за человек?

— Хорошо, — поднял голос Малейв, — так и быть. Тридцать единиц за этот прекрасный жилет.

— Справедливая цена! — возвестил Ильмонг.

И это тоже слова церемониальные. Как только они прозвучат, я должна сдаться, подойти к жениху и вручить ему товар — надеть жилетку, объявив перед всеми, что выбираю его своим мужем.

Я обошла палатку, крепко держа в руках жилетку, и встала перед высоченным центаврианином. Очень некстати вспомнилось, как я, будучи его горничной, не могла до него дотянуться, чтобы вытереть после ванны. Покраснев, я надела на склонившегося мужчину жилетку. Руки не дрожали, я не рассмеялась; вышло как-то очень мило. Мило, у нас? Тут что-то не так!

Какая-то девушка ахнула умильно, точно мы были не женихом и невестой, а котятами.

А я оценила результат своих трудов. Жилетка была кошмарная, чего уж греха таить, зато мужчина — отменный. Надменный сверх меры, заносчивый, другой расы, очень самоуверенный — зато по-хорошему чокнутый.

Мы исполнили традиционный поцелуй — короткое касание губ, свидетельствующее о конце Отбора и о том, что мы выбрали друг друга. Несколько минут после мы слушали, как нас громко поздравляют, а потом пошли мимо остальных палаток, держась за руки. Каждой определившейся паре следует выказать почтение.

В этом году будет много браков… Парам остается только начать подготовку к свадьбам, которые у нас в Дарне традиционно справляют осенью. Пока мы раскланивались с парами, Ильмонг развлекал народ (кстати, я впервые не заметила на нем ни единого кристалла, зато на руках артиста восседал Мелок). Родственники невест уже начинали доставать угощения.

Как только официальная часть последнего этапа Отбора была закончена, мы получили немного свободы.

— Сама жилеткой занималась? — спросил Гоин. — Это видно.

— Я старалась, между прочим.

— И я это ценю. Правда, Регина.

Я провела пальцем по узору жилетки. Вокруг уже шумели, пили, веселились, и громче всего звучал голос Тоя. Уже не мешало то, что все на нас то и дело смотрят, не нервировали центы-охранники, и даже слякоть под ногами не беспокоила.

Элайза говорила, что вскоре меня пристальное внимание народа и охрана под боком волновать перестанут.

Не привыкла я быть важной шишкой… Вот Гоин даже в такой момент, кажется, над великими загадками размышляет, а мне в голову от волнения и какого-то щемящего чувства в голову одна дурь лезет.

— Как ты уговорил Мелка посидеть на руках у Тоя?

— Он сам вызвался. На меня понги обижен.

— Глупый зверек!

— Ревнивый зверек. Не волнуйся, скоро ему наскучит дуться, и он начнет ластиться и к тебе.

— С чего бы это?

— Вот увидишь, — Гоин склонился и потянул меня за локон, выбившийся из прически. — У тебя волосы еще сильнее виться начали.

— А ты темнеешь день ото дня, — парировала я. — Кстати, твои глаза не меняются, они так и остались серыми.

— У моего отца глаза серые.

— Хм. Значит, ты у нас брюнет сероглазый? Неплохо, конечно, но альбиносом ты нравился мне гораздо больше.

— Увы, я становлюсь заурядным, — проговорил Гоин с той надменностью, что поначалу меня в нем так раздражала.

С тех пор, как он нашел нас с Ветровым в лесу, как будто прошла целая вечность, хотя на деле прошло совсем немного времени. Мы решили пройти Отбор заново, как полагается, соблюсти все традиции, но не так-то легко нам это далось. Это другим, нормальным людям просто — для них это игра и самое волнительное приключение в жизни (для девушек так точно).

Но мы-то с Гоином не совсем нормальные. Я долго была дефектной, а он — отмороженным. Монстром Союза. Для нас даже простой поцелуй представляет сложность. Потому что поцелуй — проявление чувств, а в этом ни я, ни бывший отмороженный не сильны.