Горная долина - [82]

В большинстве дискуссий гахуку я многое упускал. От меня ускользали изменения в выражении лица или тоне голоса, какие-то жесты или явно притянутые за уши ссылки на события прошлого, тогда как жителям деревни все это помогало ориентироваться в бесконечном, казалось, обмене мнениями. Наиболее искушенные ораторы давали своей аудитории возможность насладиться виртуозным представлением: в своих длинных речах они сочетали безудержное самовосхваление с назидательным морализированием и с рассказами о героическом прошлом и великом настоящем их рода или племени. Возгласы восхищения, которые им удавалось вызвать у слушателей, часто соответствовали и моей реакции: драматизм их голоса и движений не мог оставить меня безразличным к происходящему. Однако через некоторое время речь оратора начинала приедаться, теперь она казалась мне тошнотворной, чванливой, без нужды растянутой. К концу утра, занятого такими дебатами, люди как будто были ничуть не ближе к принятию решения, чем в начале, но собрание вдруг кончилось: вопрос был решен, и каждый знал, что ему делать.

То, что происходило у хижины Намури, не составляло исключения. Цель визита прямо не называлась (возможно, это и не было нужно, поскольку каждый видел выкуп за невесту, красовавшийся на шесте). Вместо этого представитель гама стал превозносить давнюю дружбу между гама и нагамидзуха и их подвиги в борьбе против общих врагов. Люди Сусуроки одобрительно зашумели. Установилась атмосфера взаимного согласия и доброй воли. Возможно, я потерял нить разговоров. Во всяком случае, для меня явилось полной неожиданностью, когда младший из гостей поднял шест и прислонил к стене хижины Намури, а остальные встали и распрощались.

Намури продолжал сидеть, следя за гама взглядом, пока они не исчезли. Его, казалось, несколько обеспокоил их визит и уж никак не обрадовал. Перемена стала заметна и в других жителях деревни. Вежливого внимания как не бывало. Теперь в их движениях сквозило нетерпение и чувство неловкости. Разом зазвучал хор жалующихся и возражающих голосов. Среди этого шума Бихоре подошел к дому Намури, взвалил на плечо шест с выкупом за невесту и пошел вслед за гама.

Подойдя к Макису, я узнал, что Намури вернул выкуп. Это означало отказ принять предложение, но не исключало продолжения переговоров. В этом не было ничего необычного. Правила приличия вполне позволяли родным девушки встретить первое предложение упорным отказом и требовать больше, чем им было предложено. Тем, кто добивался их согласия, необходимо было тогда прийти в деревню по крайней мере еще раз, чтобы попытать счастья у другого родственника. Они и после нескольких дней переговоров (каждый день в новой хижине) могли потерпеть фиаско, но чрезмерное упорство было сопряжено с риском. Делая подарки, гахуку, как и мы, не предлагают их кому попало. Такого рода действия были необходимым и естественным выражением уже существующих обязательств или же предпринимались с целью установить новые связи. Отказ от подарков допускал несколько истолкований. Он мог служить указанием на намерения прервать уже существующие отношения или на враждебность к тем, кто надеялся их поддерживать. Он мог также быть оскорблением, способом умалить достоинство группы или индивида. Он мог, наконец, оказаться бумерангом, так как позволял прийти к заключению, что человек, отвергающий дар, недостаточно богат для того, чтобы в будущем ответить равноценным подарком. Поэтому упорное нежелание принять брачный подарок могло породить подозрения в том, что одна группа замышляет против другой что-то дурное, и повлечь за собой возмездие в форме межплеменной вражды или колдовства.

Были и другие причины, способствовавшие достижению согласия в большинстве подобных случаев. В принципе браки между членами одного рода не допускались, поэтому женщины выходили замуж за мужчин из других родов и отправлялись из родных мест в селение мужа. За одним или двумя исключениями все замужние женщины появились в Сусуроке как жены нагамидзуха, родились же они в других селениях.

Хотя мужчинам приходилось искать себе жен (и таким образом увеличивать численность своей группы) среди женщин других родов, поиск велся не наугад: чтобы получить желаемое, они могли использовать для обмена дочерей и сестер. В большинстве случаев члены рода, приступавшие к переговорам о браке своего сородича, останавливали выбор на группе, которой их род дал до этого жену. Они рассчитывали таким образом совершить обмен. Даже если при заключении первого брака не было формальной договоренности, само собой подразумевалось, что сородичи мужа удовлетворят просьбу сородичей жены, если таковая последует. Отказ в этом случае не только возбуждал оправданную враждебность, но мог также означать невозможность в будущем обращаться с подобными же просьбами к обиженному.

У жителей Сусуроки не было сомнений в том, что гама вернутся вновь. Так и надо было понимать Макиса, когда он объяснил, что Бихоре вернул им выкуп за невесту. Я все еще не знал, о какой девушке идет речь, и подумал, что уж кто-кто, а Макис даст мне ясный ответ. Когда я спросил его, он после некоторого колебания сказал вскользь, что, по его мнению, речь идет о Тарове. Этому трудно было поверить. Она еще не отпраздновала своей первой менструации, а до этого девушки гахуку не считались готовыми к браку. Как инициация для мальчиков, эта церемония знаменовала для девушек перемену в их положении, переход в новую роль. На это делался главный упор во время обрядов, связанных с первой менструацией. Девушку запирали в доме матери, через день-два после окончания менструации девушку формально представляли ее родовому подразделению, собравшемуся специально для этого. Когда она выходила из хижины, намазанная свежим жиром и одетая в новый бахромчатый передник, один из старейшин подразделения рода брал ее за руку и, поворачиваясь на четыре стороны света, оповещал «мужчин дальних мест», что «наша дочь готова к браку». Ей подавали тарелку со свининой, которую она принимала с застенчивым видом, а затем предлагала по очереди каждому из сородичей. Таков был заведенный порядок. Однако раз гама просили себе Тарову, то, видимо, бывало и иначе. Я выразил Макису свои сомнения, но его ответ не вполне удовлетворил меня. Он звучал так, как если бы Макис в чем-то себя убеждал, чтобы оправдать действия, которые он в глубине души осуждал.