Горная долина - [84]

Гама вели себя как будто не так, как в свой первый приход. Они держались настороженнее, что было теперь особенно заметно, так как люди Гохаджаки отошли в сторону и оставили их одних около шеста. На этот раз гама довольно быстро перешли к цели своего визита. Их руководитель начал говорить ровным, сдержанным голосом, но мне казалось, что он вот-вот зазвенит. В нем можно было различить гневные нотки. Он опять стал говорить о дружбе между гама и нагамидзуха, упоминая случаи, когда они дрались бок о бок против ухето, нотохана и других враждебных племен. Это было как будто обычное повествование об общеизвестных событиях, но он сумел придать ему некоторую назидательность и чуть окрасить его высокомерием, словно желая сказать, что своим существованием его слушатели обязаны силе и доблести гама, которые в свое время пришли им на помощь. Он явно преследовал двойную цель: показать, что нагамидзуха в долгу у гама, и намекнуть, что нарушение обязательств сопряжено с известным риском. Его завуалированные колкости не могли пройти незамеченными. Хелекохе, сидевший через две хижины слева от меня, сразу же запротестовал, но его немедленно одернуло несколько резких голосов, потребовавших, чтобы он замолчал. Представитель гама повысил голос, дрожавший теперь от нескрываемого негодования, и перекричал ссорившихся. Уже без всяких церемоний он напомнил слушателям, что гама дали многих женщин людям нагамидзуха. Не называя имен, он сослался на последний пример — случай с Хуторно, дав понять, что они заставят свою девушку вернуться, если их выкуп за Тарову не будет принят. По его приказанию два младших члена его группы выдернули шест из земли и прислонили к хижине Кимитохе.

После ухода гама я стал ждать решения. Хелекохе заговорил почти сразу же, с той же запальчивостью, которая вызвала перепалку несколькими минутами ранее. Он говорил о гама с презрением, и это подразумевало отказ принять выкуп: людям нагамидзуха бояться нечего, и принуждать их бесполезно. Его неожиданно поддержали многие другие мужчины, в резкой форме напомнившие, что они приобретали себе жен независимо от желания или нежелания гама. Нагамидзуха так сильны, что отовсюду приходят женщины, желающие стать их женами.

Тут заговорил Кимитохе. Он не ставил под сомнение сильно преувеличенные оценки могущества и положения нагамидзуха, не высказывался прямо за принятие выкупа, но его трезвые рассуждения об узах, связывающих обе группы, заставляли думать, что ближайшие родственники Таровы склонны пойти на обмен. Когда он кончил, женский голос со стороны негодующе упрекнул мужчин в том, что они не имеют жалости к своим дочерям. Этого было достаточно, чтобы вызвать ярость даже тех, кто, может быть, соглашался с женщиной. Среди шума голосов, требовавших, чтобы она замолчала, Кимитохе в ярости обернулся к нарушительнице порядка. В руке у него была длинная палка. Он шагнул к женщине и начал хлестать ее по голым плечам, приговаривая, что она должна знать свое место, когда разговаривают мужчины. Голоса несогласия и обиды среди женщин быстро замолкли, когда он повернулся к ним с занесенной палкой в руке.

Хелеказу воспользовался происшествием, чтобы извлечь выгоду из общности интересов мужчин, заставившей их моментально сомкнуть ряды. Указав, что Хуторно старше того возраста, когда большинство юношей приобретают — себе женщин, он намекнул, что позаботиться о нем — обязанность его старших родственников. Он также назвал многих других юношей брачного возраста, находившихся в аналогичном положении, и напомнил, что у нагамидзуха не так много девушек, чтобы раздавать их кому попало. Последний аргумент, отнюдь не говоривший о слабости группы, должен был польстить гордости ее членов: они сильнее других, потому что мужчин у них больше, чем женщин. Одновременно он служил напоминанием, что им надо держаться вместе, что их общие интересы и нужды превыше всяких других соображений в вопросах, касающихся женщин.

Становилось все более ясным, что те, кто имел в данной ситуации наибольший вес, решили согласиться на условия гама. Теоретически все мужчины рода Таровы имели прав$ высказываться по поводу ее замужества, но вряд ли дальние родственники могли противостоять решительной позиции ее ближайших родных. Даже если бы первые не одобрили решение, собрание все равно кончилось бы видимостью согласия.

Макис тоже знал это и теперь решил сказать свое слово. Сидя в стороне на обрубке дерева, он все время молчал. Вступая теперь в дискуссию, он вовсе не надеялся повлиять на ход событий. В некоторых отношениях выступление его было необычным. Он говорил сидя, без обычных жестов, почти не отрывая глаз от земли, но голос его сохранял ту странную силу, которая заставляла слушателей молчать. Его низкий голос звучал так, как если бы Макис внутренне прислушивался к нему и менял тембр и высоту тона в соответствии с интуитивным представлением о том, какой должна быть вся речь, распределял паузы и ускорял темп таким образом, что в конце она оказывалась единым целым и аудитория чувствовала, что ей довелось услышать произведение ораторского искусства. Макис говорил об отношениях между детьми возраста Таровы и их родителями. Он рисовал существо, слишком юное, чтобы посылать его к чужим людям. Вся жизнь ребенка, сказал он, в игре. Тарова не знает ничего другого и вряд ли усвоит обязанности, которые будут на нее возложены. Конечно, девушек надо выдавать замуж, но позднее, когда они, став старше, не будут думать о своих родителях и братьях. Так требовал обычай и так следовало поступать, ибо такой девочке, как Тарова, нужны братья, отец и мать. Никого другого она не знает. Если она уйдет теперь, она все время будет думать только о них, да и они будут острее ощущать свою утрату. Выдавайте Тарову, если так хотят ее отец и братья, но помните, что она принадлежит к нагамидзуха. Скажите ей, что она может уйти от гама, если затоскует по родным, и не гоните ее, если она вернется. Возвратите тогда все, что за нее дали гама, и пусть она остается. Речь Макиса не оказала прямого воздействия. Она ничего не изменила, но он высказал то, что чувствовали многие, и в последующие недели мне не раз казалось, что все заинтересованные лица запомнили его слова.