Горловка. Девятьсот пятый - [5]

Затеяли нелепый спор

Пехотный капитан Корнеев

И пристав Немировский. «Вздор!» –

Кричал Корнеев, не стесняясь

Ни в жестах, ни в крутых словах.

А пристав, вяло защищаясь,

Горел румянцем на щеках

И несуразности долдонил,

Его бессмысленный бубнёж

Своей нелепостью драконил

Корнеева сильней, чем ложь.

Размолвка старших командиров

Отряда сводного никак

В казармах не служила миру,

Здесь только не хватало драк.

Особенно, когда старался

Отряд отбиться от врагов.

…Но Угринович и не рвался

Утихомиривать глупцов.

Не то чтоб самобичеванье

Да муки совести при том

Апатию и нежеланье

Активничать развили в нём.

Он просто ждал, когда наступит

В атаке инсургентской спазм,

Когда усталостью притупит

Повстанческий энтузиазм.

Тогда, прикрывшись белым флагом,

Спокойно, будто на парад,

Покинул бы неспешным шагом

Казармы войсковой отряд.

Ушли б за Корсунскую балку,

В Енакиево, где пока

Восстанье не было столь жарким,

Как в Горловке, наверняка.

Тут не ахти какая хитрость,

Но очень часто простота

И показная безобидность

Эффектней ратного труда.

Повстанцы вовсе не стратеги,

Не мудрой тактики сыны.

Они, лежащие на снеге,

Уже устали от войны.

Стрельба и боя свистопляска –

Для них чужое ремесло.

Им поскорее бы развязка,

Им побыстрее бы в тепло.

* * *

Манёвр отхода с белым флагом,

Что Угринович предложил,

По мненью пристава, зигзагом

По всей полиции лупил.

Знал Немировский: инсургенты

Его вовеки не простят,

И никакие аргументы

Бунтовщиков не убедят.

Солдат отпустят, близ казармы

У них не станут на пути.

А вот позволят ли жандармам

Без осложнения уйти?

Увязнув в этой мрачной мысли,

Раз пять её перебубнив,

Сник бравый пристав, голос кислый

Его стал жалок и плаксив.

Еще вчера, расправив плечи,

Он тоном резким и сухим

Плёл устрашающие речи

Бунтовщикам машзаводским.

Как царь и бог в одном флаконе,

Радетель ярый о благом,

Он обещал всех урезонить

Лихой нагайкой и штыком.

Сейчас же он обрюзгший, вялый

Перед Корнеевым сидел,

И обречённо и устало

На сапоги свои глядел.

Но Угринович осужденьем

И капитана отмечал:

Корнеевские рассужденья

Поддерживал, но призирал.

Пехотный капитан чихвостил

Жандармского главу, что тот

Несвоевременною злостью

Нарушил правил неких свод.

А то, что там погибли дети,

И женщины, и старики,

Корнеев будто не приметил,

Не вспомнил! Что не по-людски.

Но Угринович им обоим

В укор ни слова не сказал.

Как опытный боец и воин

Он просто ждал и наблюдал.

* * *

И вдруг сознанье как взбесилось.

Двор разом вспыхнул, заалел.

«Пора!» - казарма оживилась,

Отряд волненьем загалдел.

Всё было, в принципе, готово.

Осталось сделать первый шаг.

Сказав напутственное слово,

Встал капитан драгун в дверях.

Не к месту страшно огорчился,

Что бросить предстоит коней.

За древко жёстко ухватился,

Помедлил, выдохнул сильней.

Подумал вдруг, что тряпка флага

Непозволительно грязна,

И выглядит сейчас, однако,

Не слишком белою она.

Забилось сердце в ритме нервном,

Дыханье ветер колкий спёр,

И Угринович вышел первым

На дышащий пожаром двор.

А Немировский, часть жандармов

И даже несколько солдат

Остались всё-таки в казармах…

Пусть их святые сохранят!

17 (30) декабря 1905 года. Поражение восставших. Прохор Дейнега в бою у станции Горловка

17 (30) декабря 1905 года. Поражение восставших.

Прохор Дейнега в бою у станции Горловка

В тот день мело с утра до ночи.

Господь пытался охладить

Людской порыв, к страстям охочий,

Стремился нас заставить жить.

Но даже Высшие намёки

Людскому роду не указ,

Когда идейные потоки

Нафаршировывают нас;

Когда гнетут догматы веры;

Когда чрезмерный атеизм

Рождает праздные химеры

И пробуждает нигилизм;

Когда чужих любого рода

Гнобят и гонят на ура:

Чужих с соседнего прихода,

Чужих с соседнего двора…

В тот день мело с утра до ночи.

Бурлящий горловский вокзал

Был возбуждением всклокочен

И бой последний ожидал.

* * *

Дейнега выскочил из зданья,

Не замечая нудный вой

И ненавистное ворчанье

Пурги ожесточённо злой.

И станция, и мир окрестный,

И всё живое на Земле

Как будто стали несовместны

В завьюженной донельзя мгле.

Упав в сугроб и фыркнув снегом,

Попавшим при паденье в рот,

Прополз стремительно Дейнега

На несколько шагов вперёд.

Он переждал сварливый присвист

Лихих, до смерти жадных пуль.

Вкус снега едкий, словно известь,

Горчил, как пригоршня пилюль.

Наверно, нервная усталость

Рот иссушила до того,

Что только горечь в нём осталась

И остального – ничего.

А ведь в Дейнеге было прежде

Энергии на жизнь вперёд.

В своих мечтах, своей надежде

Он думал – вечность проживёт.

Теперь мечты его – не к месту,

Фрегат надежд его – разбит,

А им любимая невеста

Смертельно раненной лежит.

* * *

Всё как-то складывалось плохо.

Не зная, как им поступить,

И выскочил под пули Прохор,

Чтоб обстановку оценить.

Неспешный бой не обострялся

Ни с той, ни с этой стороны.

И всё ж исход осознавался:

Часы повстанцев сочтены.

Патронов было очень мало.

По правде, не было совсем.

Дружины действовали вяло.

А чем им действовать-то, чем?

Не пиками же, что в достатке

Рабочий заготовил люд?

Конечно, в рукопашной схватке

Те пики перевес дают,

Но ведь солдаты ни в какую

Не рвутся в ближний бой идти.

Атаковать в метель лихую –

Напрасный труд, как не крути.

Армейцы ждут, что инсургенты

Сопротивленье прекратят,

Ждут подходящего момента

И с наступленьем не спешат.

Не будет жаркой схватки с войском.