Горькие травы - [31]

— Будь как у себя дома, Дима, — сказала она, вытирая руки. — Юля права, куда тебе идти?

Она подумала о его матери и вовремя остановила себя — сейчас не стоило напоминать.

— Поговорите, есть о чем после стольких лет. Ведь вы давно взрослые.

Зоя Константиновна тихонько прикрыла за собою дверь.

Дмитрий сидел на кровати в поношенной чистой рубашке. В комнате одно, очень большое, во всю стену, окно. Прямо — на стене напротив — висела гравюра из северного эпоса — крылатые олени над вершинами сопок. Юля стояла как раз под гравюрой, туго скрестила на груди руки и все глядела и глядела на него. «Какой же он все-таки чужой! — мелькнуло у нее. — Неужели это он и есть, тот самый Димка?» Она молчала, только глаза наполнялись светом.

— Здравствуй, Юля, — сказал он, встал и подошел поближе.

Она медленно наклонила голову и оглядела его всего, с ног до головы.

— Здравствуй, Юлька, — повторил он. — Понимаешь, ведь это наша первая встреча.

Она видела его высокий, в морщинах лоб, растерянность в глазах, недоумение и радость. Он, он! Он всегда был нетерпелив.

— Я ждала этой встречи. Здравствуй, Дима.

Она чуть шевельнула губами, он угадал слова. Он наклонил голову и поцеловал ее в губы, и они, отвечая, шевельнулись. Впервые он поцеловал ее в губы, поцеловал сильнее, еще и еще, и ее руки обхватили его за шею. Сейчас он сильнее ее, и она, сама не зная почему, с готовностью подчинялась любому его движению. Она только и могла молчать, стискивая губы, сдерживая подступившие рыдания. Он вернулся, она так долго ждала его. Что теперь все остальное? Он такой большой, такой сильный, и свет в комнате — неяркий.

Дмитрий легко поднял ее на руки. Она, как ребенок, замерла, затаилась, и он нес ее и целовал, нес и целовал, сильно сжимая.

Она пришла в себя. Высвободив правую руку у нее из-под головы, приподнявшись на локте, Дмитрий глядел на нее не отрываясь, и тут она увидела, что ему плохо, она понимала, чувствовала и не знала, как ему помочь.

— Я должен уйти, Юля, прости меня, — сказал он потерянно. — Нельзя было приходить, вот и расплачивайся.

Ему не хотелось сейчас разговаривать, он отвернулся. Он сделал это невольно, защищая все неожиданное в себе, защищая свою растерянность, боль, страх, недоумение. «Старуха предупреждала», — подумал он о бабке Волчихе.

— Что с тобой? — с трудом выговорила Юля.

— Неужели не понимаешь? — освобождая руку, спросил он зло, и в его голосе уже не было растерянности.

Вся разбитая, без сил, она села с ним рядом. Она

поняла, она чувствовала к нему нежность, желание защитить, утешить. Только бы он остался, ей он нужен. Что-то сковало ее, она не находила слов, боялась обидеть, ранить еще сильнее. Он понял ее молчание по-своему.

— Мы больше не увидимся, Юля.

— Но это невозможно! Ты знаешь… Он отстранил ее руки.

— Люблю же я тебя, Димка… Подумай…

— Поэтому и должны расстаться.

— Нет! Нет! — испуганно вскинулась она, и он притянул ее голову к себе и с ласковой горечью поцеловал. Насколько же он был старше ее.

Они сидели обнявшись — так уж получилось. Он привык к потерям, ему было легче молчать. Юля, с виду спокойная, еле-еле себя сдерживала:

— Прошу тебя, Дима.

Он не понял, и она повторила:

— Не могу снова потерять. Мы должны встречаться. И не это главное в жизни. Разве недостаточно нам выпало и без того? Просто ожесточился ты, Дима.

Юля заглянула ему в лицо и не увидела глаз.

— Нет, Юля, — ответил он погодя. — Лучше сразу, зачем тянуть? Ты молода, красива, зачем я тебе? Ну зачем? Помнить каждый день, каждый час. Не хотел бы еще даже одной такой ночи. Нет, Юля, нет.

Дмитрий ходил по комнате, и его тень металась по стене.

— Не кричи.

— Разве я кричу?

— Да. Сегодня ты останешься здесь. Что подумает мать? Нам и поговорить нужно о многом. Ведь тебе нужно жить дальше, нужно что-то делать, работать.

Дмитрий смял в кармане коробку, вспомнил сумрачные глаза Волчихи и внезапно остановился. Он подошел к окну и, резко размахнувшись, выбросил коробку в форточку.

— Ты работаешь, я тоже найду дело.

«Каким бы беспомощным я ей ни казался, зачем она так, в лоб? Работы кругом хоть отбавляй, чего-чего, а работы на мой век хватит. Сделать что-нибудь своими руками. Машину, дом. Или просто ящик под конфеты. Потом дети будут сосать леденцы».

Юля понимала: разговор нужно прекратить.

— Отойди от окна, Дима, простудишься.

— Не бойся, — улыбнулся он.

— Хочешь умыться?

— Нет, не хочу. Спасибо.

— Я останусь с тобой.

Он отрицательно покачал головой.

— Лучше мне остаться одному. Спокойной ночи. Она ждала.

— Осень. (По стеклу медленно ползли дождевые капли.) А ведь когда-нибудь люди будут управлять дождями. Правда?

— Да, да, конечно! Хорошо бы… Все время солнце, тепло. Очень бы хорошо… Сама не люблю такой вот погоды, темноты тоже не люблю. — Она говорила торопливо и быстро, боясь остановиться и замолчать, и все время поправляла волосы, освобождая от них маленькие уши. — Знаешь, темноты я не люблю больше всего, честно. Недавно пришла блестящая идея. Когда работала еще в райкоме, много ездила, по многим районам проехала, по всей пойме Острицы… Знаешь, область задыхается без электричества… Нам нужно несколько электростанций на Острице. — Она сжала виски ладонями. Спросила с запинкой: — Ты меня слушаешь, Дима? Хочу с этим вопросом пойти к Володину. Хочешь, мы проплывем как-нибудь по Острице вместе?