Горькая любовь князя Серебряного - [18]

— А где же хозяйка? — спросил он, тряхнув кудрями, — Без хозяйки и мед не сладок!

Гости одобрительно зашумели.

— Без хозяйки не пью! — рявкнул Грязной.

— Просим пожаловать хозяйку, — жеманно протянул Басманов.

Князь Никита Романович Серебряный стоял в стороне.

Морозов поочередно взглянул на каждого из прибывших, и новое подозрение охватило его. Кто же из них его возможный оскорбитель, кто из них был в саду?

— Садитесь за стол, дорогие гости! — пригласил он, все пристальней вглядываясь в каждого из гостей. — А я пойду за хозяйкой. — Он вышел.

Вскоре, вереницей, появились слуги, быстро накрыли на стол.

Басманов подошел к зеркалу, вделанному в печь, стал расчесывать волосы.

— Жаль, — сказал он, — сегодня не поспеем в баню. А завтра, князь, милости просим, увидишь мои хороводы: девки все на подбор, а парни — старшему восемнадцати не будет.

Говоря это, Басманов сильно картавил. Серебряный не знал, что и отвечать.

— Выходит, то все правда, что про тебя говорят, — сказал он.

— А что про меня говорят?

— А то говорят, что ты перед царем, прости Господи, с голою задницей пляшешь!

Краска бросилась в лицо Басманова.

— А что ж, — усмехнулся он, принимая беспечный вид. — Если и в самом деле пляшу? Да и кого ему найти кроме меня? — с бесстыдной наглостью продолжал Басманов. — Видал ты такие брови? Ну, чем не собольи?… А волосы-то? Тронь, князь, пощупай, ведь шелк, право, ну шелк!

— Вижу, — усмехнулся Серебряный. Басманов, прищурясь, продолжал:

— А ты думаешь, Никита Романыч, мне, бедному, весело, что по царской милости они меня уже не Федором, а Федорой кличут, — указал он на Вяземского и Грязного. — Служишь царю, служишь, ублажаешь, как только можешь, а он вдруг возьмет да и посадит тебя на кол!

— Я, чаю, тебе это в одно удовольствие, Федор Алексеич! — мрачно заметил молчавший до того Вяземский.

Грязной заржал и украдкой хватил чарку. Серебряный думал о своем и больше ничего не слышал.

Тем временем опричники по одному расходились вдоль садовой ограды, подбирая сухой хворост.

Укрывшись за стволом старой липы, Михеич услышал хмельные голоса.

— Смотри, Хомяк, а только ребята злы. Кого хошь теперича разнесут, — сказал один из опричников.

— Князь не велит ни жечь, ни грабить, — добавил другой.

— Князь князем, а я сам по себе. А ежели мне хочется погулять! — куражась, ответил Хомяк.

Почуяв неладное, Михеич прошел к забору с калиткой, ощупал дубовый брус засова.

Елена явилась гостям в богатом сарафане. Она держала в руках золотой поднос с одною только чаркой. Гости встали. За женой вошел Морозов с обрезанными кругом волосами — признак освобождения от опалы.

— Теперь, дорогие гости, прошу уважить мой дом, принять из рук хозяйки чарку, — торжественно обратился к гостям Морозов. — И по старинному обычаю поцеловать жену мою!.. Дмитриевна, становись и отдавай поцелуи каждому поочередно.

Он устроил «поцелуйный обряд» лишь для того, чтобы по глазам жены, по ее поведению понять, кто же из присутствующих мог поцеловать той ночью его жену.

— По обычаю ты, боярин, первый должен поцеловать ее. А уж потом и мы! — зашумели гости. — Целуй первый!

Елена с трепетом стала возле печи. Глаза ее встретились с глазами мужа. Тот низко поклонился. Поцеловал. Пристально посмотрел на нее.

Со свойственной женскому сердцу сметливостью она отгадала его мысли.

— Князь, подходи! — сказал Морозов Вяземскому. Елена прикоснулась к чарке губами, а Вяземский осушил ее до дна. Глаза Афанасия Ивановича вспыхнули страстью.

Но на лице Елены не отразилось ничего.

Положив земной поклон, Вяземский поцеловал ее. Поцелуй затянулся, и она отвернулась с приметною досадой.

От Серебряного не скрылось пристальное внимание, с каким Морозов всматривался в жену и в подходившего к ней очередного гостя.

Василий Грязной облизнул губы перед тем, как поцеловать Елену, а после поцелуя хватанул еще чарку и утерся рукавом. Брякнув бубном, вышел за дверь.

Дружина Андреевич ничего не мог прочесть на лице жены.

— Подходите, гости дорогие, прошу вас! — он снова наполнил чарку.

Басманов откинул свои шелковые волосы, улыбнувшись, подошел к Елене и расцеловал ее в обе щеки, еще раз улыбнулся и чмокнул в губы.

Морозов снова наполнил чарку, и Серебряный двинулся к Елене.

Муж не спускал с нее глаз.

Под тяжелым взглядом Морозова Серебряный поцеловал Елену.

Когда губы их соприкоснулись, она задрожала и ноги под нею подкосились.

— Я нездорова… — пролепетала она. — Отпусти меня, Дружина Андреич… Ноги не держат меня.

Морозов подхватил Елену.

— Эх! — сказал он. — Вот женское-то здоровье! Для нее в новинку обряд, так ноги и не держат! Да ничего, пройдет. Эка невидаль!

Поддерживая Елену, Морозов повел ее в светлицу.

— Прошу вас, государи, — обернулся он. — Обождите меня здесь.

В сгустившейся темноте опричники окружали дом со всех сторон.

Кто-то присвистнул по-особенному. Ему тут же ответили. В доме брякнул бубен Грязного. Приблизясь к Басманову, Вяземский сказал ему на ухо:

— Ну? За дело?

— Тише! — моргнул тот, кивнув на Серебряного. — Если этот услышит, будет большой шум.

— Тогда он у меня первый получит! — Вяземский схватился за нож.

Они посмотрели на Серебряного.