Горизонт в огне - [107]

Дюпре обчистил его меньше чем за минуту, пока Леонс вынула из сумки другие туфли, надела их и без единого слова поспешно покинула тупичок и направилась вниз по улице Тур.

Дюпре забрал все: кошелек, ключи, носовой платок, очки, записную книжку, бумажник, визитные карточки, часы, обручальное кольцо, перстень с печаткой и даже ремень, из-за позолоченной серебряной пряжки, полиция скажет: Вам не повезло, сударь мой, ограбление в этом районе – большая редкость.

Дюпре был доволен собой – первый банкир на его счету. Он уверенным жестом закрыл свой холщовый мешок и двинулся по улице Тур в противоположном направлении. Он шел быстрым шагом, но совсем не торопился. Там было какое-то скопление народа, машина посреди проезжей части, лежащее перед самой решеткой радиатора тело. Водитель, зеваки, все охали и вздыхали… Дюпре, не замедляя шага, даже не повернув головы, продолжил свой путь. В тот самый момент он услышал мужские голоса, принадлежавшие двум агентам, которые прислонили свои велосипеды к машине и пробивались сквозь толпу: «Полиция, разойдись, что происходит?» Ответ не заставил себя ждать. При слове «полиция» распростертый на земле человек подпрыгнул вверх, словно на пружине, на долю секунды вперившись взглядом в «ласточек»[55], и принялся бежать быстро, словно заяц, а все настолько удивились, что никто даже не шелохнулся.

Хотя он бежал так быстро, как только мог, Робер все же сделал себе замечание, надо бы поменьше курить.

Головная боль сводила его с ума, но Рено старался думать точно и хорошо.

В полиции он сказал:

– Отделался легким испугом, у меня ничего не взяли.

Комиссар удивился.

– Наверное, он не успел меня ограбить, – рискнул Рено, – возможно, кто-то подошел, поди знай, и он испугался…

– Так вы говорите, ничего не взяли?..

Рено ощупывал пустые карманы и говорил, честное слово, совсем ничегошеньки. Никакого ущерба.

– Кроме вот этого, – сказал он, попытавшись изобразить жалобную улыбку и показывая на бинт, которым медбрат перевязал ему голову.

Полицейский, разумеется, не поверил. У всех свои причины, этот господин, вероятнее всего, не желал, чтобы жена знала, где он был. Он заметил белый след от обручального кольца, которого не хватало на пальце, да еще из-за отсутствия ремня Рено постоянно подтягивал брюки. Но что вы хотите, не заставлять же людей подавать иск, а если он хочет подарить вору то, что тот у него забрал, так пусть делает, как ему нравится.

Рено незамедлительно отправил в «Винтертур» пневматическое письмо. Но и тут он всего не сказал. Его мучил назойливый вопрос: по какой случайности его шофер сбил человека, сбежавшего по прибытии полиции в тот самый момент, когда его самого оглушили в переулке? Он пытался сопоставить оба события, искал связь между ними. Дело попахивало подставой, но он напрасно вертел задачку то так, то этак, ему не удавалось понять, откуда ветер дует и кто мог быть к этому причастен. Так что он не рассказал своему руководству истории с шофером, а только сообщил о нападении, жертвой которого стал. Из-за записной книжки, исчезновение которой не мог скрывать.

В «Винтертуре» все сошлись в одном. Трудно себе представить, для чего кому-то понадобилась записная книжка, не содержащая ничего, кроме колонок цифр и названий, смысл которых невозможно понять. Всех успокоил тот факт, что вор полностью обчистил Рено, показав тем самым, что он интересуется деньгами, а не чем-то другим. А г-н Рено проявил примерное благоразумие, не заявив в полицию, не подписав заявления, для клиентуры инцидент остался закрытым, как швейцарский сейф.

Тем не менее Рено стал плохо спать. По ночам приходили молодые женщины и пронзали ему сердце острыми каблуками, машины сбивали его с ног, он тонул в колодцах, стенки которых были исписаны цифрами и названиями, как страницы бухгалтерских книг.

Размышляя о масштабах народного движения против налогов, превращающегося в бунт против правительства, Шарль в нерешительности подолгу скреб подбородок. С одной стороны, манифестанты не провозглашали ничего такого, чего бы он сам не орал в течение двух десятков лет, чтобы его переизбрали. С другой – он теперь работал в парламентской комиссии, контролирующей фактическое поступление налогов в государственную казну.

В конце лета широкая волна протестов прокатилась по всей Франции, завершившись предложением устроить всеобщую налоговую забастовку. На 19 сентября в зале Ваграм был назначен большой митинг, на котором планировалось принять решение о ее проведении.

Этот призыв к восстанию и определил убеждения Шарля. В общем и целом, заявил он комиссии, отказ платить налоги – это нарушение налогового законодательства, поскольку речь идет о «желании лишить общество налоговых поступлений». Таким образом, по его мнению, комиссия вправе предложить правительству закон, призванный защитить государственные средства.

Пока несколько тысяч манифестантов готовились поддержать ораторов, обличающих «налоговую инквизицию», «упаднический парламентаризм» и «республиканское головотяпство», Шарль положил на стол комиссии проект, адресованный правительству.

И когда «Ваграмский призыв» провозглашал, что народ «готов избавиться от палаты», комиссия утверждала этот проект.