Горизонт в огне - [108]

Во время митинга 19 сентября в неописуемом шуме было принято решение отправить в Елисейский дворец единогласную и обстоятельную декларацию, обличающую «грабительское и некомпетентное государство». Целое море людей столкнулось с силами полиции в районе Елисейских Полей и площади Согласия. Французские роялисты и молодежь из «Французского действия», особенно полные решимости и снаряженные подходящим образом, донимали правительственные подразделения, а затем обвинили силовиков в провокации. Демонстрантов встретили ударами прикладов, когда они снесли заграждения, пустили конную гвардию, спокойствие вернулось только в ночи, и в результате насчитали около сорока раненых.

Наутро после ночи обсуждений комиссия уже передала правительству проект закона, карающего «любого, кто посредством насильственных действий, угроз или согласованных операций организует или попытается организовать коллективный отказ от налогов».

Шарль был вымотан, но доволен.

Страна поднимается, а режим считает своевременным подготовить карающий мятежных французов закон, которым мы обязаны г-ну Шарлю Перикуру, ничтожному белому рыцарю налогов и пошлин. Нашим парламентариям, как правило гордящимся своей Французской революцией, тем не менее неуместно упрекать французов в том, что те борются за свои свободы, потому что, когда «правительство нарушает права народа, восстание становится самым священным его долгом». Это прописано в статье 35 Декларации прав человека и гражданина.

Кайрос

Поль решил организовать что-то вроде торжественного пленарного заседания, во время которого будет раскрыт секрет его продукта, стратегия его рекламной кампании, слоган и так далее.

Кроме ближнего круга, в который входили его мать, Дюпре, Влади и Бродски, он пожелал пригласить и Леонс.

С «ее мужем номер один», добавил он.

В ожидании прихода парочки, пока Бродски продолжал осуществлять какие-то таинственные взвешивания, а Поль, как никогда сосредоточенный, перечитывал свои записи, Мадлен и Дюпре, как частенько бывало, когда они встречались, листали газеты. «В конце концов мы обязательно что-нибудь найдем», – говорил Дюпре, имея в виду Андре Делькура, но пока ничто не подтвердило его надежд.

Он просматривал политические новости, Мадлен же увлекалась большими процессами, такими как расследование дела Виолетты Нозьер, неожиданные повороты дела сестер Папен, так что Дюпре удивился, когда она произнесла:

– Не знаю, как вам, но мне этот Алехандро Леру не внушает доверия.

Упоминание о новом главе испанского правительства оказалась весьма неожиданным.

– Один Бог знает, насколько мне не был симпатичен его предшественник, враг Церкви, иначе не скажешь! Но этот вот, в конце концов, скажите мне, господин Дюпре, не ведет ли он Испанию к фашистскому режиму?

Дюпре собирался ответить, но прибыла Леонс в сопровождении Робера, Мадлен уже встала, проходите, проходите, Леонс, ну что же, Поль, ты не обнимешь ее?

Леонс и Поль не виделись с июля 1929 года. Прошло четыре года.

Появление молодой женщины оказало на него сильное воздействие. Вместе с ней вернулись воспоминания о годах близости, ласк, поцелуев в шею, но также и предательство, подтолкнувшее его мать к пропасти.

Это тягостное впечатление уравновешивалось тем фактом, что Поль только что прочел «Манон Леско». Он, конечно же, очень часто слушал оперу Пуччини в исполнении Соланж, но никогда не отдавал себе отчета, что в его сознании юная героиня Прево всегда имела черты Леонс, что для него это была именно она. Возможно, заметив, что годы еще не посмели коснуться ее красоты, он обнаружил в ней нечто невыносимое или даже болезненное для него самого, уже достигшего возраста желаний. Он расплакался. Две недели назад ушла из жизни Соланж, и Поль, уже получивший свою долю страданий, сейчас боролся, пытался справиться с собой, и по его усилиям Леонс поняла, как он вырос.

Она подошла, встала на колени, прижала его к груди и долго без единого слова баюкала. Их оставили одних. Они молчали. Поль не обнаружил в этих объятиях той прежней безмятежной полноты ощущений, к которой так часто стремился в детстве, потому что сейчас запах Леонс вызывал у него совсем другие ассоциации.

Что касается Леонс, то она страдала, осознавая, во что превратится жизнь подростка в инвалидной коляске. Ей было мучительно больно.

Поль не хотел, чтобы его жалели, он нежно отстранил ее и, не заикаясь, сказал «все хорошо».

Мадлен про себя отметила, что это «заседание» похоже на семейную фотографию. Ну и семейка.

Их небольшому собранию пришлось тесниться в гостиной, дамы сели в первом ряду – Мадлен, Леонс, Влади, скрестившая руки на груди в позе женщины, которая никогда и ни в чем не сомневается. За спиной Мадлен стоял Дюпре, спокойно опершись ладонями о спинку ее стула. Робер встал позади Леонс, перебирая пальцами колье супруги с таким видом, словно размышлял, почему оно еще не продано. Наконец, Бродски устроился за Влади (они непрерывно тихо переговаривались между собой по-немецки, никто даже не представлял, о чем они могут беседовать).

Чтобы как можно меньше заикаться, Поль выучил свою речь наизусть.

Словно на торжественном открытии памятника современной торговле, он снял покрывало с большого листа картона, на котором была вполоборота изображена высокая худая девушка. Она смотрела назад, на свою вытянутую ногу, будто хотела проверить, не отвалился ли каблук.