Горит ли Париж? - [106]

Фактически оно наступило, когда у основания белой мраморной лестницы городской ратуши появился высокий и властный Шарль де Голль, шествовавший через ликующую толпу к ожидавшим его членам НКС.

В простой форме цвета хаки, к которой были прикреплены лишь Лотарингский крест и красно-голубой значок Сражающейся Франции, де Голль продефилировал мимо почетного караула в летней форме и подошел к Жоржу Бидо. Генерал грубо скомкал процедуру представления Жоржем Бидо присутствующих.

В кабинете председателя муниципального совета оба деятеля обменялись речами. Речь Бидо была вдохновенной и эмоциональной. Де Голль, говоря не менее вдохновенно, продемонстрировал красноречие в вопросах государственной важности.

— Почему мы должны скрывать свои чувства? — спросил он. — Мы переживаем минуты, которые оставят свой след и после жизни каждого из нас, переживут наши жалкие жизни.

Далее он заявил собравшимся: «Враг потрясен, но не разбит… Национальное единство необходимо нам, как никогда ранее… Война, единство, величие — вот моя программа».

Как только он закончил, Бидо вынул из кармана подготовленную прокламацию. «Генерал, — сказал он, — не соблаговолите ли вы выйти на балкон и торжественно провозгласить Республику перед собравшимся внизу народом?»

Де Голль посмотрел сверху вниз на стоявшего перед ним человечка. «Нет, — возразил он, — Республика никогда не переставала существовать».

Затем он подошел к окну. Внизу — от Сены до улицы Риволи и на всех стекающихся сюда улицах — площадь Отель-де-Виль представляла собой черную, пульсирующую массу людей. При его появлении толпа оживилась. В его сторону неслись волны оваций. Затем, переходя на ритмичное скандирование, толпа начала выкрикивать: «Де Голль, де Голль, де Голль». Стоявший сзади его помощник капитан Клод Ги, заметив, что перила балкона едва доходят де Голлю до бедра, просунул руку за портупею генерала. Если в де Голля выстрелит снайпер, прикинул Ги, то он может вывалиться на тротуар. Через плечо, с таким расчетом, чтобы слышали все в комнате, де Голль бросил: «Не будете ли вы столь добры оставить меня к черту в покое?» Ги ослабил хватку на поясе де Голля, но не отпустил совсем. Генерал повернулся и обратился к толпе с речью.

Наконец, закончив свое выступление, де Голль повернулся, чтобы уйти. Он взглянул на Ги и подмигнул ему: «Спасибо».

После нескольких поспешных рукопожатий де Голль ушел. В своей речи он ни разу не упомянул НКС или Сопротивление. Тост за победу так и не был поднят. Ожидавшее его в соседней комнате шампанское так и осталось во льду. Он избегал официальной встречи с НКС. Подготовленная Бидо, но не оглашенная прокламация так и осталась у того в кармане.

Когда де Голль ушел, ошарашенные и огорченные члены НКС услышали, как от рева толпы на улице задребезжали несколько уцелевших стекол ратуши. Пьер Мёнье, один из двух секретарей-коммунистов НКС, услышал, как стоявший рядом товарищ зло пробурчал: «Все очень просто. Нас одурачили».

* * *

Его маленький триумф у здания ратуши не был единственной победой де Голля в тот день. В кое-как обставленном кабинете в Доме инвалидов, куда снаружи еще доносилось эхо перестрелки, два человека завизировали пространный, на тридцати семи страницах, документ. Во всеобщем ликовании по случаю освобождения их акт остался для мира почти незамеченным. И тем не менее все то же счастливое стечение обстоятельств, благодаря которому освобождение Парижа пришлось на празднование дня Святого Людовика, сделало возможным в этот день и другое событие — подписание франко-американского соглашения по гражданским делам. На нем настаивал Эйзенхауэр еще до дня «Д», оно было согласовано в принципе в Вашингтоне де Голлем и Ф. Д. Рузвельтом в июле, затем многие недели вокруг него шли споры, а окончательное подписание откладывалось раз пять.

Наконец, в День освобождения бригадный генерал Джулиус Холмс вылетел из штаба Верховного командования союзников на самолете Эйзенхауэра Л-5 и приземлился в пшеничном поле неподалеку от Парижа, чтобы передать документ генералу Пьеру Кёнигу для подписания. Даже в последний момент это затянувшееся первое официальное признание Соединенными Штатами власти де Голля во Франции оказалось не без шипов. Из Вашингтона Эйзенхауэру было предписано объявить, что он «уполномочен подписать эти соглашения при том понимании, что французские власти намерены предоставить народу Франции возможность избрать правительство по своему усмотрению». Такое заявление вряд ли способствовало укреплению отношений с де Голлем. И в отличие от англичан, подписавших соглашение на уровне министров иностранных дел, Соединенные Штаты настояли на том, чтобы оно было подписано между военными. Рузвельт хотел быть уверен, что этот документ не будут путать с официальным признанием французского правительства.

Видя обстановку в городе на момент подписания, профессиональный дипломат Холмс размышлял о несоответствии этого документа реальности. Ему было известно, что никто в Вашингтоне не предполагал, что правительство де Голля утвердится и начнет функционировать в Париже так быстро. А де Голль, как он понял, присутствует здесь и пускает корни и «ничто, кроме силы, не Сможет его выдернуть». Государственный департамент, размышлял он, уже вынужден будет начинать борьбу за изменения в этом документе, на котором в буквальном смысле не высохли чернила.