Горесть неизреченная [сборник] - [64]

Мальчик, который был влюблён в меня, стал поперек одной из таких банд. В своей школе он создал радиоузел и выпускал радиогазету, в которой «бичевал пороки». «Объекты его критики» подкараулили его, когда он после вечера в школе проводил меня до дому, и избили так, что в больнице накладывали швы. Сказали: «пикнешь — убьём». Пикнул. Делом заинтересовался следователь. Искали выход на уголовников. Кто-то был в бегах.

К моему несчастью, эта история стала известна моей классной руководительнице. И она начала свое следствие. Приходила к нам домой, придумывала, что я встречалась сначала с кем-то из этих мальчиков, а теперь вот Игорь — и это месть. Я уверяла её, что даже не знаю никого из них. Но она не успокаивалась. Заявляла, что я должна помочь следствию. В школе разболтала всем кумушкам-учительницам. Все они пытались сунуть свой нос в мои дела.

Я хотела уйти из школы, но это был десятый класс, я шла на медаль. В другой школе мне медали было бы не видать. Я отказывалась отвечать на уроках, шла с дневником, получала двойку, садилась. Медаль и здесь уплывала от меня.

И тут, наконец, появляется человек, ради которого и стоило вспомнить всю эту историю. С девятого класса у нас литературу стала преподавать заслуженная учительница Ольга Фёдоровна Петрова. Она была большая, грузная, тяжело нависала над столом. Неудивительно, что прозвище её было «Корова». Но когда она начинала читать стихи или рассказывать о любимых произведениях — какой лёгкой, летящей становилась она. Мне она давала волю — я писала сочинения в форме диалогов, как детективные истории, как рассказы. Все мои пробы пера она отсылала в Киев, в Академию. Но отношения у нас были непростые, мы спорили, то тянулись друг к другу, то отходили. В ту пору как раз было охлаждение, но после урока, где я написала сочинение, Ольга Федоровна позвала меня в свою каморку — литературный кабинет. — Откуда такой пессимизм? Первый раз я разревелась и рассказала ей всё. — Сколько тебе времени надо, чтобы исправить все двойки? — Если мне дадут хотя бы неделю покоя, на следующей исправлю. — Хорошо, больше тебя никто не будет трогать.

И не трогали. На выпускном вечере, когда все поздравляли меня с медалью, подошла наша любимая молодая учительница истории: — Хочешь знать что сделала Ольга Федоровна? — Да. — Она встала на педсовете и сказала: «Если вы поломаете душу этой девочки, я вас не только лишу права преподавать, я вас посажу». И села. Директриса засуетилась: «Ольга Фёдоровна, ну нельзя же так». — «Я всё сказала», — буркнула, не вставая, Ольга Фёдоровна.

А медаль мне всё-таки не дали. Не могло ОБЛОНО во Львове дать медаль Елене Симонович. Когда было «дело врачей», папа потерял работу, позже устроился, но уже не на такую должность, как прежде. В один день мне позвонила моя подруга Галя: «Лена, там висят газеты, народ толпится, так ты проходи быстро, не оглядывайся». Но первая моя собственная встреча с государственным антисемитизмом — когда после десяти лет сплошных пятерок мне не дали медаль.

Два дня я лежала на кровати и пела. Мама боялась, что я сошла с ума. Но на третий поднялась и сдала документы на факультет журналистики, где был самый большой конкурс и ещё мандатная комиссия обкома. Практически непреодолимая преграда.

Как я сдавала экзамены в университет — до сих пор вижу воочию. Я приходила в белом платье с белым бантом в длинной косе, садилась на подоконник, всем всё рассказывала. Первая шла отвечать и выходила с пятёркой. Казалось, мне всё это легко. Память у меня, действительно, была тогда особенная, но только я да мои родители знали, какой ужас охватывал меня при мысли, что всё равно найдут способ не принять, завалить. Экзаменов было 9, и на седьмом — украинском языке — страшное начало свершаться. За сочинение поставили четвёрку, с четвёркой я бы уже не прошла. Но почему-то они решили показать мне моё сочинение и «ошибку». — Нет, — сказала я, — это спорный случай. Но они не стали меня слушать.

Я вышла в коридор. К моему счастью, у меня к тому времени появилась «болельщица» — профессор нашего университета. Её сын поступал вместе со мной. За него болеть было нечего, а вот девочка в белом платье с белым бантом… Я рассказала ей всё.

— Пойдём на кафедру украинского языка, спросим. На кафедре подтвердили мою правоту. Мы попросили справку. Мне бы они, конечно, не дали, но со мной была профессорша. Я со справкой вернулась на экзамен.

Итак, я стала студенткой факультета журналистики Львовского госуниверситета. На всём факультете было трое евреев.

Я так подробно рассказываю всю эту эпопею с поступлением и совсем плохо помню саму учёбу в этом своём первом вузе. Был замечательный преподаватель, который читал нам языкознание, но ему тогда, когда главным специалистом по языкознанию ещё так недавно был сам вождь народов, не удавалось защитить даже кандидатскую диссертацию. А лекции его остались в памяти. Вдобавок он читал нам те стихи, которые тогда были под гласным или негласным запретом, и которые я, конечно, тут же запоминала. Остальные же педагоги — они преподавали нам партийную и советскую печать и тому подобные темы.