Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских - [99]

Целых восемь дней продолжались переговоры, в которых я принимал деятельное участие отчасти для того, чтобы ближе познакомиться с обычаями горцев, отчасти же, чтобы доказать ненужность и опасность внутренней войны перед лицом русских. Хаджи-Измаил-паше, который во многом со мной соглашался, удалось добиться того, чтобы князь Сефер по крайней мере не противился моему вмешательству. Наконец пришли к соглашению, после которого с обеих сторон не могло иметь места кровомщение, награбленные вещи были возвращены владельцам, полный мир наступил между враждующими партиями. О признании князя Сефера вождем страны и об уплате податей шапсуги ничего не хотели знать, хотя Хаджи-Измаил-паша, так же как и я с моими офицерами, изо всех сил старался добиться этого. Старшины постановили образовать комиссию из них и некоторых офицеров и солдат; эта комиссия должна была вести взимание податей со всей страны, князь же Зан-оглы при этом не должен был играть никакой роли. Неразумная горячность Сефер-паши, которую я впервые узнал позднее, сыграла с нами скверную шутку. Это было, уверяли старшины, единственное средство заставить народ платить подати, так как в этом случае подать будет рассматриваться скорее как выполнение гостеприимства по отношению к нам, чем как введение какого-нибудь верховного господства. Но Сефер-паша с негодованием отклонил это предложение и объявил, что только он один отвечает перед султаном за нас и что он без помощи шапсугов в состоянии позаботиться о нашем пропитании. Из-за этого упрямства Сефера мы потеряли возможность получить с 21 800 дворов лошадей, скот и зерно, т. е. 218 лошадей, 436 голов скота и 65 400 сапеток зерна! Мне же он наврал много разных вещей и пытался меня убедить, что не мог поступить иначе.

Я часто был вне себя от гнева из-за постоянных плутней старого татарина, который делал нас орудием своей эгоистической неуклюжей и неровной политики, и после этого случая я бы с ним непременно расстался, если бы все еще не переставал ждать второго транспорта из Константинополя, в чем меня не переставали обнадеживать и утешать сообщения моих корреспондентов.

В отношении пропитания я мог быть вполне спокоен, потому что для 120 человек подати давали достаточные средства.

Наступающая осень вынуждала меня подумать и о зимней квартире для маленького отряда, который до тех пор стоял или в палатках, или в шалашах в лагере на Адагуме. Я приказал поэтому сделать в Адерби небольшие землянки, сооружение которых шло быстрее и которые к тому же были теплее для зимы, чем деревянные домики, для основательной постройки которых у нас не было ни времени, ни средств.

Наша батарея была доведена до шести орудий и снабжена полной упряжью. Это было все, что могли сделать наши немногочисленные мастера, особенно потому, что нам недоставало всего – необходимых инструментов, сухого дерева для лафетов и перевозочных средств.

Неприятель закончил крепость на Кубанском острове и вооружил ее 50 тяжелыми орудиями. Кроме маленьких стычек, которые происходили почти ежедневно, ничего особенного не случалось. Русские все время очень сильно страдали от лихорадки, и рассказы всех дезертиров согласно свидетельствовали о том, что половина корпуса больна лихорадкой. Отощавшие, похожие на мертвецов фигуры перебежчиков подтверждали их рассказы.

29 ноября 1857 года почти весь корпус, работавший над возведением крепости, перешел Кубань и двинулся по направлению к Шапсогуру. От 29 ноября до 3 декабря продолжались бои с быстро собравшимися абазами, которые защищали леса у Адагума. 3-го утром с нашей стороны собралось уже 2000 всадников и около 5000 человек пехоты. Я страстно ждал, что русские проникнут дальше в страну, но они удалились лишь на полчаса от своей крепости и после того, как сожгли в эти несколько дней около 40 оставленных дворов, возвратились в 3 часа пополудни назад за Кубань. Мы имели за эти дни 9 убитых и около 40 раненых, среди них двое солдат. Потери неприятеля мне неизвестны; мы взяли в плен только пять человек. В этом году число дезертиров из лагеря на Кубанском острове достигло 166 человек, хотя простые солдаты и даже офицеры не знали, что мы поляки, ибо наши издалека видимые головные уборы заставляли, наоборот, считать нас за турок. Я также не делал ни малейших усилий для того, чтобы организовать дезертирство, хотя это было нетрудно сделать, так как я еще не был уверен в том, какими средствами буду в состоянии располагать. Поэтому среди перебежчиков было очень мало поляков и русинов (только восемь), а большинство – московиты и татары; последние были особенно многочисленны, потому что они надеялись найти здесь турок.

13 декабря русский корпус, оставив в крепости, которая русскими была названа Святая Троица, а черкесами – Хатохай, гарнизон в 2500 человек, перешел через второй рукав Кубани назад в Черноморье, где у него находились зимние квартиры.

Отряды, оперировавшие в Абадзехии, также выстроили на реке Шавготча крепость и все лето вели себя спокойно. В то же самое время, что и отряды из Хатохая, т. е. 29 ноября, войска на Шавготче перешли в наступление, и так как они встретили в Абадзехии гораздо менее энергичное сопротивление, то опустошили равнину с одной стороны до реки Пшады, с другой – до реки Лабы. Около 300 дворов, лежавших близ русской крепости и покинутых жителями, было сожжено, после чего неприятель, оставив в крепости гарнизон, ушел в Черноморье на зимнюю квартиру.