Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских - [93]

Сефер-паша вообразил, что абазы собирают для него подати, и начал делать подарки зерном своим по большей части ни на что не годным приверженцам, и вскоре большая часть зерна была растрачена. Под тем предлогом, что отряд требует жалованье, он продал за бесценок (30 000 пиастров [91]) 6000 сапеток зерна лазским купцам. Я сумел получить от него едва только четвертую часть этих денег. Его сын вел себя еще хуже. Он занимался сбором лошадей и рогатого скота и орудовал так ловко, что я получил вместо 78 лошадей только 43 и вместо 156 голов рогатого скота только 82. Хотя все это были мелочи, но в моем тяжелом положении, когда я сам должен был одевать в форму оставшихся солдат новых рекрутов, всякая потеря была особенно чувствительна. Я рассказал все это Хаджи-Измаил-паше, но было уже поздно, чтобы чем-нибудь помочь. Я горько упрекал князя Сефер-пашу и сказал ему, что вижу, что люди, которые считают, что они стоят во главе абазского народа, как здесь, так и в Константинополе, спекулируют на наших бедствиях. Поэтому я посоветовал ему приготовиться к тому, что, если хоть на один-единственный день у нас не хватит необходимых припасов, я созову народ, расскажу ему все и отплыву назад. Старый князь стал плакаться и сваливать всю вину на свое дурное окружение, и особенно на своего сына, который, негодяй, не может жить без воровства и не хочет его слушаться. Действительно, Карабатыр никогда не заботился о своем отце, которого он часто по месяцам не видел. Он старый человек, причитал дальше Сефер-паша, который не может все делать сам, поэтому начинаются беспорядки; но я должен быть совершенно спокоен насчет содержания моего отряда, ибо в сто раз большее число солдат найдет, чем прокормиться, в стране Адыге; до сих пор только четвертая часть шапсугов выплатила подати; теперь приходит черед других частей, затем абадзехов и убыхов. Я не мог удержаться, чтобы не заметить ему, что еще очень сомнительно, даст ли вообще что-нибудь остальная часть шапсугов, настроенных против него очень враждебно; что же касается абадзехов, то о соединении с наибом или об изгнании его нечего и думать; Сефер-паша утешал меня всячески, но не мог совершенно успокоить. Впрочем, он был человек, которому была чужда скупость и алчность, ни в коем случае его или его полудикого сына нельзя сравнивать с таким систематическим обманщиком, как раб Измаил, людей, похожих на него, я никогда не встречал среди абазов. Но у князя Сефера была бесконечно слабая голова, он был недоверчив и упрям, а его сын был его точным портретом, как духовным, так и телесным.

14 мая получил я из трех различных мест очень тревожные известия о движении русских. Одна половина перешла Нижнюю Кубань около лежащей на левом берегу крепости Коркуй, другая – верховья Кубани около впадения реки Иль; оба этих отряда стояли приблизительно на расстоянии 8 часов вправо и влево от корпуса, расположенного на Кубанском острове. Русская флотилия ворвалась в гавань Геленджик, высадила на берег десант и сожгла несколько сандалов и складов лазских купцов.

Эти известия заставили меня опасаться комбинированной операции против Адерби, где мы имели порох и 25 металлических и железных орудийных стволов, которые я собирал, имея в виду, в случае если мои средства увеличатся, поставить их на лафеты и распределить между мехкеме.

Я только собирался отправиться в Адерби, как вдруг прибывший в этот момент командовавший там унтер-офицер сообщил мне, что неприятель снова высадился в Геленджике. Я повернул поэтому опять на реку Иль, откуда шли одна за другой угрожающие новости. 15-го утром я прибыл на Иль и нашел там уже 3000 собравшихся абазов, среди которых было 600 всадников. Я и мой маленький эскорт были встречены с большим восторгом, но абазы тотчас же спросили меня о пушках. Я обещал, что они скоро прибудут, и хотел между тем обследовать расположение и силы неприятеля. Известия были по абазскому обыкновению сильно преувеличены. Неприятель перешел Кубань в составе батальона пехоты, двух сотен казаков и четырех орудий, проник в страну приблизительно на получасовое расстояние и добрался до небольшого леса, где он рубил деревья для отправки в Черноморскую область [92]; около двух сотен повозок сопровождало отряды. Одно наспех возведенное на реке Кубани земляное укрепление, представлявшее собой предмостный форт, было еще раньше занято двумя ротами пехоты и двумя орудиями. Как только русские заметили наше продвижение, они отослали все повозки к реке и приготовились к отпору. После прибытия пехоты я отправил ее под командованием старого Абата Карачая, одного из опытнейших в военном деле старшин, которому я дал в помощь четырех солдат, против занятой русскими рощи, в то время как сам с конницей пошел на казаков. Но после незначительного сопротивления неприятельский пехотный батальон отступил из леса, русские ретировались под прикрытие своих пушек, которые сдерживали нашу кавалерию на известном расстоянии перед их предмостным укреплением. Впрочем, вся эта диверсия противника на реке Иль не имела никакого значения; я предложил поэтому на военном совете оставить в лагере 500–600 человек, чтобы наблюдать за противником, и если он придет с большой военной силой, то известить меня; пока же прекратить дальнейший сбор военного ополчения. Уже в эту ночь я возвратился в лагерь на Адагуме.