Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских - [91]

Карабатыр скакал навстречу мне очень радостный, в надежде услышать от меня комплименты. Я был настолько разозлен, что очень плохо обошелся с ним и заявил ему, что потребую от народа его смещения или сам уеду в Стамбул. Я зашел слишком далеко в первом приступе гнева, и мой язык повредил мне не столько у Карабатыра, сколько у Сефер-паши. Карабатыр, который первый раз в своей жизни был предводителем такого большого числа конницы, не придал особого значения моим упрекам; он был вне себя от радости и обещал в следующий раз повиноваться лучше. Впоследствии он еще часто обещал мне это, но ни разу не сдержал свое слово.

Адыги были очень довольны своим боевым делом. Они заставили русских отступить, видели неприятельский мост сожженным, слышали сильный орудийный огонь и ничего больше не хотели. Польский отряд оставил на поле сражения одного человека и двух лошадей; адыги имели четверо убитых и 22 раненых, из которых трое умерло в тот же день. Они потеряли также около 10 лошадей.

Я описываю эти сами по себе незначительные сражения так подробно потому, что они были первыми, которые мы провели вместе с абазами против русских, первые, в которых русские увидели действующую против них артиллерию, и еще потому, что я хочу дать читателю представление о способе ведения войны горцами. Я сделал одно наблюдение, наполнившее меня большой надеждой на будущее, а именно: если бы мне удалось сформировать польские пехотные и кавалерийские отряды, то абазы никогда не оставят без поддержки регулярную армию, но будут за ней в бою всюду следовать и убедятся в необходимости правильной военной организации и планомерного ведения войны. Я могу без преувеличения сказать, что если бы в обоих сражениях 19-го и 28 апреля у нас была рота пехоты и пол-эскадрона кавалерии регулярных войск, чтобы управлять массами абазов, то мы могли бы уничтожить и взять в плен столь неосторожно расположившийся русский корпус силой приблизительно 5000 человек; но так мы сумели с почти с 18 000 храбрых и решительных, но очень плохо руководимых и непослушных абазских воинов причинить русским только очень незначительный урон. Неприятель в тот же день свернул свой лагерь и отступил назад, на северный рукав реки Кубани, оставив два казачьих полка, один батальон пехоты и восемь орудий для охраны и защиты обоих бродов. О новой атаке на остров в настоящий момент не могло быть и речи. Я с нетерпением ждал прибытия второго транспорта из Константинополя и хорошо понимал, что со средствами, которыми я располагал, нельзя и думать о серьезном сопротивлении русским.

Между тем наш лагерь на Адагуме становился все меньше и меньше. Адыги хорошо питались, быстро израсходовали привезенные с собой припасы и стали расходиться по домам. Вдобавок они вообразили, что теперь пушки не позволят врагу проникнуть дальше и что совершенно излишне присутствовать при канонаде. Впрочем, адыг, который считает, что он далеко превосходит русскую пехоту и кавалерию, питает очень большое почтение к русским пушкам. Он полагает поэтому, что если он, несравненно более мужественный, боится пушек, то русские должны быть от них в смертельном страхе. Поэтому они возлагали так много надежд на два моих незначительных орудия.

К 1 мая я насчитал в лагере едва 3000 человек. Караулы и форпосты были организованы настолько хорошо, насколько это было возможно, и мы ежедневно беспокоили неприятеля несколькими орудийными выстрелами. Я не мог срыть до основания оставленное русскими предмостное укрепление, потому что как только я предпринимал эту попытку, неприятель открывал против нас огонь из нескольких орудий, которые наша слабая артиллерия не могла заставить замолчать; а абазы ни за что не хотели работать под неприятельским огнем.

4 мая, в час пополуночи, было сообщено о большом движении неприятеля на острове. Я мгновенно помчался к форпостам и увидел, что предмостное укрепление уже занято. Неприятельский отряд перебрался через реку в лодках, и русская артиллерия стреляла по всем направлениям, чтобы затруднить наше приближение к берегу. При лунном свете можно было также заметить, что неприятель занят наводкой моста. Мои четыре орудия и все находящиеся в лагере абазы уже прибыли, поэтому я немедленно атаковал предмостное укрепление. Абазы день ото дня становились все более дерзкими и смело пошли с шашкой и пистолетом в руках на окопы. Противник, находившийся там, встретил нас частым артиллерийским и ружейным обстрелом, но не небольшой огонь из укреплений, а внезапный гром приблизительно 30 орудий с правого берега реки, откуда нас осыпали градом ядер и гранат, принудил нас к отступлению. Мы теперь начали артиллерийскую перестрелку на далеком расстоянии, продолжавшуюся до самого рассвета. Как только стало светло, неприятель в составе четырех батальонов пехоты выступил под прикрытием своей многочисленной артиллерии через ближайший брод, в то время как 18 эскадронов казаков с шестью ракетометателями прошли верхний брод и стали угрожать нашему правому флангу.

В 5 часов утра русские закончили мост и отправили остальные четыре батальона на левый берег, где они построились колоннами справа от предмостного укрепления. В то время как около 40 орудий открыли продолжительный огонь по занятому нами лесу, восемь батальонов противника, стоявших на левом берегу, перестроились в штурмовые колонны и атаковали лес, предшествуемые густой цепью стрелков. Мои орудия дали еще несколько залпов, а потом я приказал совершенно вывести из боя два неповоротливых шестифунтовика, которые легко мог потерять, и остался только с трехфунтовиком и гаубицей, с которыми пытался то здесь то там сделать картечный залп. Абазская пехота защищала лес с дикой энергией. Адыги испустили свой пронзительный боевой клич, и после того, как русские проникли уже в лес, началось отчаяннейшее сражение.