Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских - [89]

На правом крыле Карабатыр не двигался с места. Неприятель, который между тем приобрел снова полное самообладание и явно не имел представления о столь опасном броде и поэтому считал свой лагерь на острове совершенно безопасным, направил в атаку три батальона через мост и выстроил их шестью колоннами против нашего левого фланга. Полубатарея конной артиллерии поддерживала его атаку. Я думал уже готовиться к отступлению почти стесненный перекрестным огнем неприятельской артиллерии; я был твердо уверен, что наша пехота сейчас побежит отсюда, но здесь я, к своей радости, ошибся; адыги, спрятавшиеся за кустами и деревьями, встретили неприятеля сильным и метким ружейным огнем, и большие толпы их собирались, чтобы драться холодным оружием. В полосе действия адыгских ружей неприятель подался назад и снова развил сильный орудийный и ружейный огонь, в котором штуцера батальона черноморских казаков давали ему существенный перевес.

Я решил использовать ослабление неприятельского отряда на острове и проделать конную атаку на лагерь. За исключением казаков у неприятеля остались для охраны лагеря только два батальона пехоты. Я отдал приказ Фарис-бею сделать все, чтобы повести пехоту на предмостное укрепление в тот момент, когда наша конница перейдет Кубань. Я сам поехал на правый фланг и понуждал Карабатыра немедленно перейти реку и атаковать неприятельский лагерь. Но все уговоры не помогали. Абазы только жадно прислушивались к орудийному грому; Карабатыр, проявлявший столько дикой энергии в разбойничьих набегах, здесь, став предводителем многочисленной конницы, совсем потерял голову: хотя он был начальником, но ему никто не повиновался.

Настало время прекратить бесполезную артиллерийскую дуэль. В моем отряде был один убитый, четыре тяжело и два легко раненных и два орудия и четыре лошади вышли из боя. Мне казалось, что этого достаточно для развлечения господ абазов. Я утешал себя тем, что русские должны были потерять гораздо больше, потому что наши ядра падали в их густые толпы и в их лагерь, в то время как мы были достаточно хорошо укрыты за дубами. Мои два орудия пять раз меняли свою позицию, что было довольно утомительно проделывать с этими тяжелыми, мерзкими турецкими машинами в густом лесу. Я не хочу говорить о том, что мой маленький отряд в этой первой схватке держался хорошо, ведь это были, как я уже раньше говорил, почти сплошь старые солдаты и поляки.

В 11 часов мы возвратились обратно в лагерь. Здесь наконец прорвался наружу дикий, долго сдерживаемый восторг адыгов. Изумленные и восхищенные горцы едва не задушили моих солдат в объятиях. Только тогда я понял, что еще утром эти люди не хотели поверить в то, что мы будем драться с русскими. Абазы посадили на высокие деревья разведчиков, чтобы наблюдать, не стреляем ли мы друг в друга холостыми зарядами. Отсюда их недоверие и их нежелание повиноваться моим приказам. Они несли мертвых и тяжело раненных солдат по очереди на руках до самого лагеря, где последних стали осматривать и перевязывать абазские «хирурги». Эти импровизированные врачи так опытны, что никто из раненых не умер у них на руках и только один остался негодным к военной службе. У абазов в этот день было только пять раненых.

На следующий день я приказал устроить павшим солдатам достойное погребение. Когда мы сняли шапки, присутствующие здесь 10 000 адыгов тоже сбросили свои папахи, а когда я приказал дать в честь павших орудийный выстрел, внезапно все абазские воины без всякой нашей просьбы разрядили свои ружья в память о своих новых погибших боевых товарищах.

С этого момента отношение абазов к нам совершенно изменилось. При известии о нашем сражении с русскими, во время которого пушки «на самом деле стреляли ядрами», из Шапсугии потекли в наш лагерь новые отряды воинов. К 24-му собралось около 5000 конных и 12 000 пеших. Сефер-паша также прибыл в лагерь; он был в полном восторге и выражал благодарность от имени абазов за то, однако, что султан прислал пушки и таких храбрых аскеров. При этом он не забыл также вытащить свою газету и вразумить абазов, что его род уже в течение столетий управляет ими. Правда, они ничего об этом не знали, но не могли и сомневаться, потому что Сефер-паша подтверждал свои слова документом, напечатанным в Стамбуле, столице султана. Я попросил у совета сумму и, кроме того, должен был уплатить еще 20 голов рогатого скота в качестве штрафа; выдача же русским перебежчика подлежала теперь смертной казни.

В три дня я довел мой отряд до 120 человек, т. е. до такого числа, на которое у меня хватило обмундирования. Кроме того, я собрал 108 молодых и дельных солдат, поляков по национальности, в Адерби; они должны были в своей порванной абазской одежде помогать нам до прихода главного транспорта, все еще ожидаемого нами с большой надеждой. Кроме того, в течение месяца я выдал только в Натухае, Шапсугии и Бжедугии 736 свидетельств русским перебежчикам. Все эти люди, опытные солдаты, нуждались только в оружии и обмундировании, и тогда их легко можно было повести на врага.

Между тем наши каретники и кузнецы в Адерби поставили на лафет гаубицу, а шорники приготовили четыре пары вполне приличной упряжи. И так как у меня было теперь достаточно людей и лошадей, то я отправил эту гаубицу и хорошо отремонтированную трехфунтовую пушку из Адерби в лагерь на Адагуме.