Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских - [88]

Я считал несвоевременным сразу нарушить их старинные обычаи главным образом потому, что я предпринял эту первую экспедицию больше от скуки и из любопытства и твердо решил, если обещанное подкрепление не прибудет из Константинополя, возвратиться туда. После того как я сделал абазскому военному совету, состоящему из 10 000 членов, несколько замечаний о неправильности в их предложениях, я изложил свой план наступления. Приблизительно на расстоянии орудийного выстрела от неприятельского авангарда, расположившегося лагерем на левом берегу Кубани, растянулся полукругом высокий и густой лес, который был глубже, чем на час езды. В четвертьчасовом расстоянии от левого фланга неприятеля, расположившегося на острове, был хорошо известный жителям широкий брод через Кубань, о котором неприятель не имел представления, так как никогда не занимал это место.

Я потребовал 300 пехотинцев для прикрытия двух моих орудий, которыми я хотел обстреливать и тревожить неприятельский фронт. Вся остальная масса пехоты, приблизительно 6000 человек, должна была под начальством курдского князя Фарис-бея[89] образовать наше левое крыло, спрятаться в лесу и тотчас же по первому приказанию вырваться в атаку и немедленно вступить в рукопашную стычку с неприятельским авангардом, находящимся на левом берегу.

Конница под командованием сына Сефер-паши, которому в первый раз была оказана честь вести отряд в бой, должна была пройти указанный брод и угрожать массе врага, расположившегося на правом берегу. Если конница будет атакована и сильно затруднена в движении, то она должна пройти на расстояние часа вверх по реке к острову и там перейти по второму, очень широкому и удобному, броду.

Абазский военный круг принял это предложение. Никто не возражал, но я не заметил также большого удовлетворения, напротив, мне казалось, что на лицах стариков и молодежи было написано недоверие. Впрочем, весь мой авторитет был основан только на двух пушках; если б у меня их не было, то не подлежит сомнению, что абазы совершенно не стали бы мне повиноваться.

Я видел по всему, что могу рассчитывать только на Фарис-бея, который хорошо понимал мои мысли.

19 апреля в 6 часов утра весь корпус адыгов стоял под ружьем. Я отправился посмотреть, не произошло ли каких-нибудь изменений в расположении врага после того, как я отдал приказ обоим указанным начальникам о медленном продвижении на позиции. Все осталось по-прежнему, но я заметил, что русские усердно работают над возведением предмостного укрепления и насыпи для батарей.

В 7 часов утра адыги заняли позицию по моим указаниям и два моих орудия были выставлены против моста и прикрыты кустарником. Все продвижение, хотя оно и было проведено только на расстоянии орудийного выстрела от неприятеля, было совершенно закрыто лесом и, следовательно, осталось незамеченным. Я отрядил лейтенанта Арановского с четырьмя солдатами к Фарис-бею с приказанием после 12-го выстрела прорваться вперед и атаковать находящийся на левом берегу неприятельский авангард. Фейерверкер Линовский с двумя конными солдатами был откомандирован к князю Карабатыру, командовавшему правым флангом. Враг был частично настолько закрыт высоким тростником, что мы могли видеть лагерь, только сидя на деревьях. Поэтому я поместил одного унтер-офицера на высокий дуб и отдал ему приказ следить за попаданием наших орудийных выстрелов. Я слез с лошади и, так как для меня было большим удовольствием лично направить первый пушечный выстрел, который услышат русские со стороны абазов, взял на себя обязанности унтер-офицера, навел орудие и приказал открыть огонь. Второй выстрел был направлен лейтенантом Станкевичем. Мы открыли медленный, хорошо нацеленный огонь по мосту. В первое мгновение неприятель был настолько ошеломлен, что казаки вскочили на коней и помчались через мост. Форпосты у предмостного укрепления бросились в бегство назад, пехота, занятая саперной работой, побросала лопаты и ломы и побежала к своим ружьям. Уже после восьмого нашего выстрела неприятель начал отвечать из четырех, а затем – из шести орудий. После 12-го выстрела я приказал участить огонь и в полной уверенности, что молодой князь Зан-оглы начнет с конницей проводить задуманный маневр на правом фланге, сел на лошадь и поскакал на левое крыло, чтобы направить и ускорить наступление пехоты. Я нашел Фарис-бея, лейтенанта Арановского с его четырьмя солдатами и приблизительно сотню адыгов готовыми к выступлению из леса против неприятеля – они кричали и неистовствовали, но не могли, однако, побудить всю массу к наступлению. Я поскакал в лес, гнал их вперед, молил, угрожал. Все напрасно! Абазы не желали двигаться. Между тем неприятель, заметивший движение на нашем левом фланге, также открыл огонь по лесу из шести орудий островной батареи правого фланга. Теперь нельзя было и думать о наступлении абазов. Я приказал поэтому Фарис-бею оставаться тихо в лесу, чтобы удержать его при возможном наступлении неприятеля, и поехал к орудиям, которые стойко выдерживали огонь восьми, а затем и двенадцати русских орудий. Я нашел уже трех человек и двух лошадей небоеспособными.