Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских - [86]

Та часть страны, где мы теперь находились, была хорошо известна русским и часто подвергалась их нападениям. От Шапсогура до русской границы не больше пяти часов езды; хотя страна поросла густыми лесами, она здесь не гориста. Я скоро увидел, что Сефер-паша и здесь не пользуется большим авторитетом. Однако же тут у него было несколькими сторонниками больше, чем в Южной Шапсугии, и он привел нас сюда главным образом для того, чтобы увеличить их число и укрепить свое положение. Двадцать артиллеристов, которые были отправлены раньше с лейтенантом Станкевичем, должны были несколько дней питаться в Шапсогуре только одним хлебом, потому что в доме князя Сефера ничего нельзя было найти. Пришлось потратить остаток моих денег для того, чтобы ввести порядочный рацион для солдат.

Во время нашего перехода из Туапсе в Мезиб я осматривал вдоль морского побережья множество лежащих разрушенными русских крепостей; абазы сожгли или разрушили находившиеся внутри их постройки и казармы, но рвы и валы оставили в прежнем состоянии, так что каждый высадившийся неприятельский отряд мог здесь найти готовую точку опоры. Все мои увещевания окончательно разрушить эти крепости не производили на жителей ни малейшего впечатления. В большинстве этих крепостей я нашел железные орудийные стволы, брошенные русскими. В общем я насчитал 67 орудийных стволов, из которых 11 были еще пригодны для употребления, остальные же могли нам послужить только как материал для ядер. Снова и снова приказывал я свозить собранные орудия в Мезиб, в надежде использовать их, когда увеличится мой отряд.

Сейчас же по приезде в Шапсогур лейтенант Станкевич устроил небольшую полевую кузницу, чтобы сделать нужные исправления в найденных там двух орудиях. Он привлек к этому делу также пятерых перебежчиков, среди которых был один прекрасный кузнец. За время нашего похода через горы мы встречали каждый день множество перебежчиков, которых я был вынужден кормить надеждами до прибытия боевых припасов и оружия; однако я все же записывал имена этих людей; предупреждая жителей, у которых они служили рабами, что они не имеют права их продавать и отвечают за них. Абазы принимали это с явным неудовольствием, но не протестовали.

На следующий день после нашего прибытия в Шапсогур я отправился в сопровождении 12 всадников, чтобы разыскать в ближайших горах надежное место для нашего лагеря, потому что нам, а особенно нашему пороховому складу, было очень небезопасно оставаться в Шапсогуре, так как до меня доходили тревожные известия о движении врага на правом берегу Кубани. Я нашел в горах на речке Адерби, на полдороге между Шапсогуром и Мезибом, хорошее и безопасное место для лагеря, к которому русские могли бы добраться только с большим трудом.

Единственное неудобство было то, что между Шапсогуром и Адерби не было проезжей дороги, приходилось делать объезд через Геленджик, а это увеличивало в три раза расстояние. Но так как я предполагал только после прибытия второго транспорта искать определенное место для расквартирования отряда, то выбор Адерби был временным.

При моем возвращении в Шапсогур я получил известие, что наша долгожданная амуниция прибыла в Геленджик. Корабль, который мы должны были взять на буксир, отплыл несколькими днями после нас и направился в Трапезунд. Там турецкий капитан судна отказался ехать дальше, и вещи пришлось перегрузить на три сандала, которые наконец прибыли в Геленджик.

Я поспешно отправился вместе с Сефер-пашой в Геленджик, куда мы прибыли 9-го вечером. Я начал тотчас же осматривать пришедшие припасы и был как громом поражен. Холст и соль, которые означали деньги и в моем положении были необходимейшими вещами, были сняты Измаил-пашой в Константинополе с судна, из 130 предметов обмундирования он удержал 80 шинелей, мундиров и брюк. Из орудий был только один трех-фунтовик с лафетом и принадлежностями, следовательно – годный к употреблению; кроме того, я нашел еще один четырехфунтовый орудийный ствол, один тридцатидвухфунтовый и два двадцатифунтовых ствола гаубиц без лафетов, одну полевую кузницу, которую нельзя было возить; из 30 центнеров пороха недоставало 5,5 центнера, из 50 центнеров свинца – 26 центнеров; все небольшое количество железа и стали пропало. Из 24 топоров не было ни одного, из дюжины лопат и ломов недоставало половины. Венский пиротехник, один из бесчисленных людей, приглашенных в Константинополе на блестящих условиях в Черкесию, прибыл с этим транспортом; без его присутствия мы бы вовсе ничего не имели бы, кроме орудийных стволов. Это было, таким образом, то много раз обещанное подкрепление, которое мы получили от магометанских патриотов в Константинополе; оно было также и последним, потому что за три года мы больше не получили от них ни одной нитки.

Я приказал отправлять прибывшие вещи на найденное мной место в Адерби, где я решил пока устроить склад; так как из Константинополя не прибыло ни одного письма, то я все еще крепко надеялся на прибытие нашего главного транспорта. За исключением лейтенанта Станкевича, который с 20 человеками и двумя орудиями остался в Шапсогуре, весь отряд двинулся в Адерби, где я тотчас же после сооружения хлебопекарных печей, порохового склада и склада пищевых припасов приказал начать работу в кузнице и каретной мастерской.