Гора мертвецов - [9]

Их молчание не было молчанием одиночества. Оно было полно жажды узнать нас! Ничего такого мы и не ведали, наше детство было спокойнее. Наше присутствие было выброшено, как местное месиво, которого вдоволь наваливали нам в детские кроватки. Так мы пришли к нашему высшему существу. Оно слишком похоже на нас, чтобы хоть что-то могло нас напугать. Мы озираемся. Мы застраиваемся. Мы — настоящие гостиничные номера, в нас хорошо жить. При нашей разобщенности мы собираемся, только чтобы предложить различные виды жилья! С извинениями и удобствами или без них. Только братское не должно прорываться. Ведь они должны оставаться чужими и платить за это! Мы открываем для них наши дороги, мы — отмеченный на карте туристический маршрут, истина и жизнь. Мы еще не так стары, чтобы им от нас что-нибудь перепало. А еще мы — путешествие, во время которого мы посылаем их по ложному пути. Цеха, которым доверяют здоровые плоды, и из нас уже бежит сок, напоминающий о родине. Нас можно взять с собой прямо к телевизору. С нами не нужно выходить во двор, чтобы выдернуть ниткой молочные зубы наших желаний. Между тем, все, что окружает, остается там же, где было. Оно же не убежит от Вас! Мы даем Вам газу, еще немного газу! Сумерки опускаются, как будто они обессилели. Мы открываем гостиницы, как будто мы сильны. Вокруг нас громоздятся кладбища автомобилей, где резине становится все жарче. С ее помощью мы хотим уберечься друг от друга, только для того чтобы все яростнее проникать друг в друга. Да, этот презерватив, он натягивается на наши колонны и звенья! Мы сгораем от себя! Вереницы людей уже двадцать пять часов выстраиваются на границе. Раскаленная от ожидания порода людей собирает ягоды в утреннем свете. Солнце и сейчас еще светит. Эти вереницы машин именно на восточных границах! В них сидят созерцающие люди. На этот раз они заставляют нас показаться новыми. Они слишком долго были чужими самим себе. Так что они больше не хотят быть чужими где-то еще. Они требуют от нас, чтобы мы укрыли их в нашем собственном детстве. Они требуют от нас абсолютно новой памяти. Оказавшись внизу, они тут же снова забираются наверх и опять скачут вниз на своем жадном звере. Но привязанность к земле нельзя заменить ничем, кроме новой земли, куски которой до сих пор смущенно ожидают в прихожей, чтобы их заново уложили. Тише едешь — дальше будешь! Они еще перестанут понимать самих себя! У них есть высочайшие требования, но нет времени ждать чего-то, что требует этого времени. Ведь мы тоже ждали тысячи лет, пока горы станут настолько потаенными, чтобы поместится в наших сумках. Они вынуждены покупать всякую видеотехнику, чтобы просветиться. Они не могут появляться просто тьмой, удовлетворяющей саму себя. Им придется еще долго приходить и проверять, не украл ли нас вдруг кто, прежде чем они смогут нас унести. Нет. Неумолимо нет! Они висят на нас и надеются, что так будет продолжаться, пока мы не обратимся к ним. Они никогда не осмеливаются спать, чтобы никогда больше не отсутствовать. Шум поднялся в нашем спокойном детстве! Но мы больше не их валюта, мы сами хотим продолжаться намного дольше. У нас еще есть фотографии, на которых только мы. Собственно, это мы в настоящей изоляции, и поэтому хорошо живем. Крестьянину нужны наши традиции! Нам навстречу гонят плетью прогулочные дорожки. Это стадо ничего не стоит там, где их осторожно подвешивают за огузок. Но если за ними хотят наблюдать другие, те, на чьи закрома мы посягаем, то возникает пенящаяся масса желания,[9] граничащая с подчинением. Мы имеем право кое-чего требовать! И не стесняться при этом! Для этого мы поем под аккомпанемент трепетной музыки, пока снежная буря не накроет вечер. Задержаться, распределиться, вот чего они хотят, услышать, что уготовано миру, который они образуют. Посылки с одеждой и едой. Мы прощаем им высказывание желания, пока то, чего они хотят, это мы сами. Из этого аппарата звучит голос Природы. Прислушайтесь-ка скорее к этому птичьему голоску! Возможно, Вы сразу же захотите заполучить его. Мы прощаем Вам еще и этот опасный приезд, потому что в конце пути Вас ждет полный комплект антиревматического белья и четыре поддонника для тех, кто окончательно остался сидеть на нашей шее.

Домашний мир

Временами на экране появляется очень крупный план горы. На ее склоне истерзанные трупы в пестрой спортивной одежде, рядом с ними альпинистское снаряжение, тросы, mixed Pickles[10] и т. д. Некоторые трупы уже почти истлели, от них остались только скелеты. Пожилой мужчина, частично обмотанный бинтом, строит перед горой игрушечную железную дорогу и прилегающие к ней деревеньки…

Пожилой мужчина:

Вижу ли я отсюда, как карабкаются вверх другие? Забрался ли я сам со всем своим весом в чистоту пространства? Подо мной пропасть, перед которой люди теряют самостоятельность. Пропасть. Она соединяет в себе пространство и время. Она делает людей завершенными, это значит, они не могут больше радоваться, что, наконец, поднялись наверх, потому что перед ними уже снова зияет пропасть, отделяющая их от этой пустой горной истории. Они падают, и время и пространство смыкаются для них, добавляясь к смерти. Многим из них хорошо бы спрятаться, они оскорбляют взгляды наблюдателей. Они должны бы научиться отказываться от себя. Родные земли выплюнули их, потому что больше не могли их выносить и уже давно не приносили им никакого урожая. Они думают, что если они сделают наши многочисленные игрушки своими, будут безгранично уважать и передавать по наследству наши товары, красть наши риски и, преодолевая препятствия, въедут в реку по монорельсовой железной дороге, то это что-то даст им. Как бы не так, мы лишь усилим их изоляцию. Они должны вернуться в свои бедные комнаты! Они ждут, что им что-то останется в наследство от нас — там, в тумане возвышаются новостройки Европы. Восточное искусство в галереях. Зрелищное. Чудовищное! Мы требуем обследования здоровых, от которого заболеваем сами, но все-таки… Но они… Они беспомощны в этом строю, и ждут разрешения снова присоединиться к жизни. Колонна продвигается вперед. В дымке елового леса. Но они сидят в собственных испарениях, в своей прогрессирующей автоконцентрации отрешенных. Они больше не могут коснеть в своей памяти. Долгое самоотречение бросает их вперед, прочь из времени. Им больше нечего добывать, они должны все скрывать. Пожалуй, им следовало бы повернуть назад раньше, этим альпинистам-дилетантам! Но они не могли смириться с мыслью о возвращении на родину. Они хотели подружиться с нами. Наша земля не отодвигается в сторонку. Не уступает места. Эта жажда высоты, где растут только самые настойчивые — изувеченные деревья, горные сосны, чахлые горные травы! Однако именно поврежденное пробуждает в нас страх. Мы пытаемся это обнять. Но они, они вдруг повсюду чувствуют себя дома, потому что они всегда были лишены чувства отсутствия родины. Теперь они стали сами себе турфирмами! Эти посредственности без средств думают, что могут нас купить, когда вступают в наше настоящее, как армия, идущая во мрак. Рекруты сумерек непрестанно втаскивают свои обозные сани в гору и, доверху нагрузив их, тотчас же отправляют в опасный спуск к своим складам, где оба они исчезают — и сани, и их едва уцелевший пассажир. Мы стали безвредными для них. Мы окружаем их, как пастухи. Мы лаем на них, как только они решаются высказать свои осторожные пожелания. Они никогда не подходят к нам ближе, чем к ближайшей пятой колонне обоза. Ею они пытаются вонзиться в плоть наших плотно уложенных витрин. Они так колеблются внутри самих себя — кричащие чирлидеры,