Гонорар - [18]

Дальше была продолжающаяся вереница смешных чудес, и он вернулся домой, где должен был выходить с ней на почти ежеминутную мысленную связь, и каждый раз в доказательство контакта в комнате начинал светиться веселым розовым светом какой-то предмет. Он посылал ей мысль — и она принимала ее, и гитара на стене светилась розовым под приятный мелодичный звон; снова посылал мысль — и светилась чернильница, подаренная когда-то ради символа; обращался к ней опять — и будильник под тот же ксилофонный смеющийся звон начинал отсвечивать, и это была игра, потому что он никогда не знал, какой на следующий раз засветится предмет. Он видел и ее: она сидела в своей комнате с подругой, которая смеялась вовсю и дивилась на эти чудеса, и так они переговаривались под скрытое и радостное одобрение всего мира.

Он проснулся поздно. Ирка уже встала и гремела чайником на кухне, идти на работу было не к спеху. Баринов подошел к окну.

Стоял мягкий, серый снежный день, и в его матовом свете дети в ярких курточках — красных, оранжевых, зеленых — играли на снегу в детском саду. Баринов жил на третьем этаже, и он слышал их смех, возню, крики. Воспитательница разгребала дорожки, и он пожалел ее, но и порадовался за нее. Дети везли санки, бегали, в обнимку скатывались с горы на розовых вращающихся круглых штуках, которые он называл сковородками. Какой-то мальчик плакал, не взятый в игру, но тут же его утешали, взяв в другую, и он, мгновенно развеселившись, вовлекался в движение.

В это бесконечно долгое, остановившееся мгновение Баринов понял, что вся его жизнь будет такова — исполнена безвыходных, счастливых и невыносимых ситуаций, невыполнимых условий, невозможных выборов, — и он принял эту жизнь. Он понял, что никогда не сможет бросить девушку, гремящую посудой на кухне, и никуда не уедет из квартиры на третьем этаже, и вечно будет мучиться и метаться, но жизнь его будет время от времени за все вознаграждать. Вся полнота жизни была внятна ему. Он понимал и то, что ему на роду написана та, другая, что после всего приснившегося ее не может не быть, но и Ирка написана ему на роду, и бросить ее он не в силах, и Дунского он спасет, примирив все, все приняв на себя, сделав для этого что угодно — занявшись фатумологией, найдя единственный ключик, все повернув, как надо, — ведь мир сиял такой мягкой, такой милосердной гармонией, что в нем не могло не существовать спасительного для всех решения.

Ирка пришла и позвала его завтракать.

5

— Ладно, — сказал старик, — все понятно.

Баринов молчал. Телефон старика ему достал Щербанов, всеми правдами-неправдами, через двадцать пятые руки, через коллег, любовниц и великую солидарность журналистов. Старик стоял у истоков фатумологии и, брезгуя прикладными делами, смыслил в теории.

— Вашим случаем я заниматься не буду, — быстро говорил старик, стоя спиной к Баринову и роясь в секретере. — Я слово себе дал не практиковать, потому что любое вмешательство в работу судьбы лично мне глубоко противно. Эти ребята играют с огнем, я их давно предупреждал, но ведь и насчет атомного ядра кто-то там предупреждал Резерфорда. В общем, практических советов я не даю, но литературу я вам дам, — просто потому, что никогда не начинаю первым, но раз они уже успели навредить, мой долг — посильно это исправить. У вас может получиться, может не получиться, но тогда это будет строго имманентно вашей судьбе, а пока идет игра втемную, фатумология заборного тона…

Старик был неопрятен, неприветлив, болтлив.

— Я не знаю и знать не хочу, с кем вы имели дело, — говорил он, расхаживая по комнатенке. — Видимо, школа Михайлова. Адрес вы, конечно, назвать откажетесь, да я и сам не захочу знать. Нагнали они на вас страху, нечего сказать, да и то — поди представь кого другого на вашем месте… В общем, берите. Принесете через неделю, вам должно хватить. Если вам покажется, что это все теория и к практике не имеет никакого отношения, — ничего не получится. Если сумеете сделать выводы — может быть, найдете варианты. Почему, кстати, вы не хотите еще раз пойти к нему?

— Он мне уже все сказал, — ответил Баринов. — Я думал, вы больше знаете.

— Конечно, знаю, — сказал старик. — Знаю, что судьба умнее нас, и она бы сама распорядилась. Имманентность — второе следствие, первый подпункт — предусматривает, что каждый получает столько, сколько может вынести. Тут, конечно, терминологические трудности, и я лично с этой формулировкой не согласен, — звучит жестоко, — но суть верна, и, ежели бы жизнь вашего друга была в настоящей опасности, вы могли бы почувствовать это заранее. Судьба, друг мой, она все предусматривает. Весьма возможно, что у вас было спасение, да он не заметил или говорить не захотел. Вы бы друга вашего отправили к тому специалисту, — он бы его, может, предупредил…

— Не могу, — сказал Баринов. — Как я ему объясню, что он должен туда пойти? Раскрою все? Он с ума сойдет, он такой…

— И покинуть эту вашу невесту вы никак не можете?

— Не могу. Это и меня добьет, и ей жизнь поломает.

— Вот ведь вы какой. Ладно. Через неделю я вам сам позвоню, чтобы забрать документы. Сюда вам больше приходить не следует. Тот ваш молодой объяснил бы как-нибудь уклончиво, а я прямо скажу: нельзя с вами сейчас много общаться. Аура у вас плохая, соприкосновение может все мои карты спутать. Квартира все это чувствует, так что на квартиру больше не приходите, еще заразите. Встретимся где-нибудь в метро или на работе вашей. Извините, мне пора укол делать, сейчас сестра придет. Давайте, давайте скоренько.