Гончая. Гончая против Гончей - [101]

Эта небольшая подробность из жизни Бабаколева показалась мне самым интересным из всего, что находилось в выцветшей папке. Меня тоже мучило нормальное человеческое любопытство. Я предчувствовал, что могу потерять напрасно время, но в нашей профессии надо идти на это: терпение — мать истины. Я решил побольше узнать о таинственном мужчине, но мне хотелось выйти на эту тему как бы случайно. Мне уже была известна бурная словоохотливость Пешки, и я боялся, что он зальет меня ливнем слов только потому, что а камере ему было одиноко и скучно.

— Гражданин следователь, — прерывает мои мысли Пешка, — хотите, расскажу, как я вчера убивал вторую половину дня?

— Нет, Илиев, сегодня мне не хочется беседовать с вами о вашей духовной опустошенности и о ваших душевных травмах, мне безразлично, сколько овец вы насчитали, прежде чем заснуть. Сегодня я хочу услышать, как вы провели двадцать первое января, если мне не изменяет память — день, когда был убит наш общий друг Христо Бабаколев.

— Вы, наверное, спрашиваете о двадцать втором января?

— Я пенсионер и начинаю забывать… кроме того, я лишен вашей способности запоминать цифры, телефонные номера, размер чужой обуви.

— Что-то вы мне приписываете такое… Я, гражданин Евтимов, обувью никогда не занимался.

— Шутка… Я имел в виду, что раз вы считаете окна на фасадах домов, наверняка запоминаете и другие, более легкие цифры. Итак, что вы делали двадцать второго января?

Пешка знает свой ответ наизусть, но не торопится отвечать: хочет создать у меня впечатление, что только сейчас припоминает эти прозаические моменты, доказывающие его невиновность. Он должен ответить пространно и в то же время точно. Я уже не сомневаюсь, что память у него превосходная, что я услышу повторение его рассказа Ташеву. Алиби его ненадежное, но проверить его невозможно. Пешка достаточно опытен, чтобы сослаться на какого-либо свидетеля. Под нашим с Ташевым давлением любой лжесвидетель тут же бы его предал, а неопределенность — форма недоказуемости. Нельзя объять необъятное, как сказал Козьма Прутков. В суде общие презумпции несостоятельны, их отвергают, И Пешке это известно. Я не уверен, что он убил Бабаколева, но чувствую, что каким-то образом он связан с убийством — предвидел его или запомнил. Его алиби совершенно именно потому, что у него нет скрупулезно построенного алиби. Он предстает перед нами молодым человеком, находившимся в детской трудовой колонии, прошедшим через несправедливости жизни и тюрьму и случайно оказавшимся в нелепой ситуации: встретил друга как раз в тот день, когда он будет убит. Неопытность Ташева проявлялась в том, что он с легкостью воспринял версию Пешки как недоказуемую, из чего следовало — раз ты не можешь доказать свою невиновность, ты виновен!

— Утро двадцать второго января, гражданин следователь, я провел у Пепы-Подстилочки. Она хорошая девушка с маленьким задом и большим бюстом, — широким жестом Пешка показывает размеры последнего, — а я обожаю такую конфигурацию. С Христо мы должны были встретиться полвторого: мы договорились, что я с ним поезжу, а вечером угощу его в ресторане «Под липами» по случаю моего назначения на работу с первого февраля. От Подстилочки я вышел в двенадцать, к часу добрался до Дырвеницы, выпил два пива для опохмела и ровно в половине второго пришел на базу стройматериалов. Христо опоздал на целых двадцать минут, не стал нагружать машину, выглядел он мрачным и неприступным, я его знаю, как свои пять пальцев, и в таких случаях предпочитаю помалкивать. «В два часа у меня встреча в квартале «Хладилника», — буркнул он, — потом, Пешка, будем болтать». Он гнал грузовик, как ненормальный. Знаете, что значит доехать на грузовике за десять минут от Дырвеницы до Хладилника? Я весь вспотел от страха, накрепко прилепился к сиденью и в то же время сгорал от любопытства. Не знаю как вы, гражданин следователь, но я с детства ужасно любопытен. Наконец, мы остановились, смотрю, на другом конце стоянки черная «волга», а перед ней — элегантный тип из высшего эшелона. Христо шептался с ним больше пяти минут, они в чем-то убеждали друг друга, махали руками, но были слишком далеко от меня…

— Мне известна ваша феноменальная слабость к цифрам, — прерываю его я, — если прибавить к ней и ваше врожденное любопытство… не запомнили ли вы случайно номер черной «волги»?

— Конечно, я прочел номер, но… — Пешка смотрит на меня с отчаянием наказанного пацана и я чувствую, что он не лжет, — к сожалению, гражданин следователь, мания у меня такая, что я не запоминаю номер, как он есть, а складываю цифры и запоминаю результат. «Волга» была С… ЛК, сумма цифр — сорок девять.

Мы оба разочарованно вздыхаем, оба злимся на неполноценность его мании. Я кое-что узнал, но это «кое-что» — такой абсурд, такая абстракция, что ребята из технических служб схватятся за голову: «Старик совсем выжил из ума, учит нас сложению до сорока девяти!»

Пешка беспомощно глядит на меня, он надеется на мою опытность и жаждет мне помочь.

— Встречался ли Бабаколев когда-нибудь еще с этим человеком из высшего эшелона?

— В моем присутствии только еще один раз, гражданин Евтимов, Христо держал меня на расстоянии… Это было в ноябре прошлого года, тогда они виделись перед японским отелем, и потом этот шишка укатил на своем «пежо».