Гончарный круг неба - [11]

Под Вильяметт девять железнодорожных и автомобильных тоннелей, над ней семьдесят мостов, берега ее на протяжении двухсот семи миль закованы в бетон.

Контроль над уровнем воды в реке и ее крупном притоке Колумбии в нескольких милях по течению от центра Портленда несколько усовершенствован, и река не может подняться больше чем на пять дюймов даже во время продолжительных дождей. Вильяметт была полезной частью окружающей среды, как большое покорное тягловое животное, затянутое поводьями, уздой и седлом. Если бы она не приносила пользу, ее бы всю закрыли бетоном, подобно сотням небольших ручьев и речек, текущих в темноте под зданиями городов. Но без реки Портленд не был бы портом. По реке двигалось множество кораблей, длинные цепочки барж, большие плоты.

Поэтому поезда, грузовики и немногие частные автомобили должны были двигаться под рекой. Над головами сидящих в подземке находились тонны скал и гравия, кубометры текущей воды, кили океанских кораблей, бетонные опоры мостов, группы паровых барж, груженных замороженными курами, один реактивный самолет на высоте в тридцать четыре тысячи футов и звезды на удалении в четыре и три десятых светового года и больше.

Джордж Орр, бледный в мерцающем свете подземных ламп, стоял, держась за петлю, и раскачивался вместе с тысячами других людей. Он думал: «Я живу в кошмаре и время от времени просыпаюсь от него в снах».

Толчея при выходе на станции Юнион вышибла эту мысль у него из головы. Он целиком сосредоточился на том, чтобы устоять на ногах. По-прежнему чувствуя головокружение, он боялся, что если выпустит петлю, то может упасть.

Поезд с шумом двинулся дальше. Подземной железной дороге было всего пятнадцать лет, но она сооружалась в спешке, из подручных материалов, во время, а не до краха экономики частных автомобилей. Как горожанин, уже привыкший к подземке, Орр даже не замечал страшного скрежета. Окончания его слуховых нервов потеряли свою чувствительность, хотя ему было всего тридцать лет. Во всяком случае, шум был обычным фоном кошмара. Прочнее ухватившись за петлю, Орр продолжал думать.

С тех пор как он по необходимости заинтересовался этим предметом, Орр был поражен неспособностью большинства людей запомнить содержание своих снов. Подсознательное мышление, по-видимому, недоступно сознательному запоминанию. Но бессознательно, под гипнозом? Он ведь не спит. Почему он тогда не помнит? Это его беспокоило. Он хотел знать, что делает Хабер, когда он засыпает?

Взять к примеру первый сон сегодня. Велел ли ему доктор просто снова увидеть лошадь, а он сам подсознательно добавил конский навоз? Это смущало его. Или доктор предвидел и навоз, что смущает уже в другом отношении. Возможно, Хаберу повезло, что сон не окончился большой грудой дымящегося навоза на ковре в его кабинете. Вместо этого появилось изображение горы.

Орр застыл. Поезд подошел к станции Олдер-стрит. Мимо него к двери протискивались люди. «Гора! — думал он. — Он велел мне вернуть гору, значит, он знал, что она была здесь до лошади. Он знал. Он видел, как эффективные сны изменяют реальность. Он видел изменения. Он верит мне. Я не сумасшедший!»

Радость Орра была так велика, что семь или восемь прижатых к нему пассажиров тоже ощутили радость или облегчение.

Женщина, не сумевшая перехватить у него петлю, почувствовала, как перестала болеть мозоль. Мужчина, вонзивший ему в ребра локоть, неожиданно подумал о солнечном свете. Старик, сидевший прямо перед ним, на мгновение забыл о голоде.

Орр соображал не очень быстро. Он не был мыслителем. Он думал медленно, не скользя по чистому льду логики, не паря на крыльях воображения. Он медленно плелся пешком по дороге существования. Он не видел связей вещей, что свидетельствует о глубоком интеллекте. Он ее чувствовал, благодаря своей интуиции. Конечно, он не был глупцом, но он и наполовину не использовал свой мозг. Лишь когда он вышел из подземки на станции Росс-Айленд Бридж, прошел несколько кварталов вверх по холму, поднялся на лифте на восемнадцатый этаж, в свою комнату размером восемь на одиннадцать футов, положил кусок хлеба из соевых бобов в инфракрасную печь, налил кружку эрзац-пива и постоял немного у окна — он платил вдвое больше за комнату с окном, — глядя на западные холмы Портленда, уставленные огромными блестящими башнями, полными света и жизни, — лишь тогда он наконец подумал: «Почему доктор Хабер не сказал мне, что знает об эффективных снах?»

Он некоторое время размышлял.

«Хабер знает, что картина дважды изменилась. Почему он ничего не сказал? Он знает, что я боюсь безумия. Он говорит, что хочет помочь мне. Мне бы очень помогло, если бы он сказал».

Глотнув пива, Орр продолжал рассуждать:

«Доктор теперь знает, что дождь прекратился. Но когда я сказал ему об этом, он не пошел проверять. Может, он боится всего этого и не хочет узнать больше, прежде чем сказать мне, что он об этом думает? Что же, я не могу порицать его за это. Было бы странно, если бы он не боялся. Но когда он привыкнет к этой мысли… Прекратит ли он мои сны, помешает мне немедленно изменять реальность или нет? Пора прекратить. Происшедшего вполне достаточно».