Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [59]
Политический принцип главенства личного выбора в половых вопросах являлся «могущественным свободолюбивым лейтмотивом социалистической идеологии 19-го столетия», гораздо более мощной движущей силой, чем принято считать>56. Народные выражения гомосексуальной эмансипации, насколько можно судить из документов, датируемых временем после 1917 года (например, «Истории моей болезни» Евгении Федоровны М.), свидетельствуют, что россияне, осознававшие себя гомосексуалами, поверили революции, покончившей с государственной политикой «отказа от частных» («refusal of the private») однополых отношений и давшей им право на любовь. Судебные и медицинские эксперты начала советской эры часто отражали эти либертарианские ожидания в своих интерпретациях однополых отношений (об этом в гл. 5). Александра Михайловна Коллонтай (1872—1952), самый известный большевистский идеолог в области сексуальности, поддерживала либертарианский взгляд на будущее эроса, свободного от пут частной собственности, полового неравенства и лицемерных моральных условностей. Она признавала ценность эксперимента в (гетеросексуальных) любовных отношениях, что было редким явлением среди ведущих фигур аскетичного большевистского движения. В 1920-е годы А.М. Коллонтай участвовала в работе Всемирной лиги сексуальных реформ (основанной в Берлине и возглавляемой М. Хиршфельдом), и это позволяет говорить о ее связи с кампанией, отстаивавшей гомосексуальную эмансипацию в Западной Европе>57. Однако опубликованные работы русской революционерки не касаются «гомосексуализма» как такового, они посвящены любви «между полами» и проблемам материнства женщин-работниц>58.
Внимание европейских левых партий привлекали гораздо более важные проблемы частной жизни людей, чем сексуальное либертарианство [т. е. половая свобода]. Чрезвычайно знаменательно, что марксисты претендовали на «объективность», «научность» собственной позиции и ожидали, что наука внесет свой вклад в рационализацию общества, стоит только победить социализму. Марксисты (подобно либералам и проч.) находились под влиянием дарвинизма, теорий индивидуального и расового вырождения и евгеники, согласно которым сексуальность оказывалась центральным элементом стратегий социальной инженерии. Пол, понимаемый как часть дикой природы, нужно было направить по каналу «естественной» прокреативной гетеросексуальности, путем самодисциплины и чувства социальной ответственности в личных отношениях>59. Скорее медицина, а не религиозная догма или устарелые законы, сможет определить, что является «здоровым» или «нездоровым» в половых отношениях. Врожденная модель гомосексуальности, выдвинутая М. Хиршфельдом, нашла поддержку далеко не у всех. Многие — и не только социалисты — были обеспокоены тем, что расширение свободы чревато ростом числа случаев «приобретенных» (под воздействием окружения) перверсий. Даже те левые, что ратовали за толерантность в оценках тайных однополых отношений между взрослыми людьми, понимали, что публичное проявление или культивирование форм такой интимности может привести к нежелательному распространению непрокреативных практик>60.
Как показали Ричард Стайтс (Richard Stites) и Уэнди Гольдман (Wendy Z. Goldman), на сексуальность В.И. Ленин смотрел скорее с позиций рационализма, чем либертарианства>61. Немногочисленные источники, позволяющие прояснить взгляды пролетарского вождя на пол, ничего не говорят об однополых отношениях, хотя некоторые моменты заставляют предположить, что у лидера большевиков всё же была своя точка зрения на движение за гомосексуальную эмансипацию в Западной Европе и ее аргументы. В 1915 году в переписке с французской [по рождению] со-циал-демократкой Инессой (Елизаветой Федоровной) Арманд (1874—1920) В.И. Ленин с прямолинейной ясностью высказал свое понимание «свободы любви»>62. «Свободу от материальных (финансовых) расчетов в деле любви» он считал наиважнейшей для пролетариата и предсказывал, что в будущем любовь освободится от пут религиозных предрассудков, патриархального и социального уклада, закона, полиции и судов. Толчком к этой переписке с И.Ф. Арманд послужили обвинения, прозвучавшие из лагеря противников социализма, что «свобода любви» означает «[свободу] от серьезного в любви <...> от деторождения <...> [и] свободу адюльтера». Перетолковывая эти замечания применительно к политике гомосексуальной эмансипации при социализме, следует сделать закономерный вывод, что разрешения этой специфической проблемы «свободы любви» (как и всей сексуальности) следовало ожидать не раньше послереволюционной перестройки пролетариатом материального порядка>63. Вообще же сокрушение «предрассудков» и «запретов» старого режима было делом второстепенной важности для пролетариата. К их числу, возможно, также относились религиозный и юридический запреты добровольного мужеложства. В ответах на критику справа В.И. Ленин говорил о рациональном характере нового общества, он выступал за «серьезное» в любви, деторождение, был противником адюльтера и промискуитета. Его отвращение к легкомысленным, случайным или мимолетным связям можно уподобить разве что упорству гомосексуальных апологетов, настаивавших на благородстве однополых отношений. Для «гомосексуалистов», не имевших потомства, опасения В.И. Ленина насчет того, что некоторые ревностные приверженцы «свободы любви» станут избегать ответственности отцовства, могли вылиться в определенные проблемы.
