Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [56]
Потому что, по убеждению Кузмина, люди, сеющие разврат в его наиболее противоестественной форме, — не дегенераты, взрощенные на тощей аристократической почве, не выродки, развращающиеся от безделия, не паразиты, высасывающие народную кровь и беснующиеся от жиру, — а новые люди, открывшие, по словам Кузмина, глаза людям на новые миры красоты. И Кузмин всё свое маленькое дарование тратит на идеализацию скотоподобия <...>>29.
«Крылья» пользовались симпатией у левых, ибо, по смыслу повести, существующие формы эксплуатации являются вечными и банный микрокосм — это область межклассовой мужской проституции.
Предельно ядовито отреагировала и на «Крылья», и на «Тридцать три урода» социал-демократическая критика в лице Г.С. Но-вополина, сражавшегося с «порнографическим элементом» в современной русской литературе>30. Он сетовал, что талантливые авторы «открыто пропагандируют этот противоестественный порок», и выражал глубокое сожаление, что вместо следования идеалам традиционной женской добродетели и материнства «женщина писательница впервые падает так низко — до смакования половой извращенности, до культа лесбо<с>ской любви, до апологии утонченнаго разврата». Чувственность «Уродов» была, на его взгляд, невыносима. Главная героиня А.Д. Зиновьевой-Аннибал испытывала удовольствие от «мужефобства»:
И не осуждение, не страстный протест вызывает со стороны Зиновьевой эта язва, внедрившаяся в душу даже женской интеллигенции, а поклонение и смакование <...>. Зиновьева ничего не опускает из картины этой любви. Наоборот, она дополняет клиническия описания многими пикантными подробностями <...>. Здесь такия точныя описания извращенной любви, какия не часто встретишь у Крафт-Эбинга <...> опять дикая оргия, опять странныя речи о ногах, руках, линиях живота, грудей <...>. Эротоманка делается героиней романа. Чисто клиническое явление выбирается объектом для художественного произведения>31.
По мнению Г.С. Новополина, «всё богатство своих натур» главные герои М.А. Кузмина и Л.Д. Зиновьевой-Аннибал «тратят на одну и ту же болезненную потребность тела, возводя ее в культ и окружая ореолом красоты», а их одержимость «узкой сферой половых вожделений» не имеет ничего общего ни с эстетикой, ни с политикой>32. Г.С. Новополин настаивал, что эти писатели изображали явление, чуждое российской социальной действительности. Иная картина, на его взгляд, характеризовала Западную Европу, где процветали «неврастения и ее неизбежные спутники — половые извращения». В целомудренную же Россию порок заносился либо с Запада, либо с Востока. «Противоестественные сношения широко практикуются, говорят, на Кавказе и в аристократических кругах обеих наших столиц», другими словами, этот порок, с точки зрения нашего критика, был присущ «внутреннему Востоку» России и европеизированной элите>33.
Конечно, нравы известной части русского общества, а особенно русской буржуазии (Г. С. Новополин подразумевал, судя по всему, городских купцов. — Д.Х.), далеки от целомудренной чистоты. Но здесь всё еще царствует грубый и простодушный разврат <...>.
В прошлом году вышла, правда, книга о петербургских гомосексуалистах. Но мы думаем, если всё правда в книге, то это дело одного Петербурга, а не всей России>34.
Книга, которую имеет в виду Г.С. Новополин, представляет собой пикантное произведение, принадлежащее Владимиру Павловичу Руадзе, второстепенному поэту, журналисту и сатирику. Свое описание петербургской гомосексуальности он озаглавил: «К суду!.. Гомосексуальный Петербург»; но фактически его книга — это вымышленный бедекер (по названию известной фирмы «Вае-decker», выпускающей путеводители. — Ред) по гомосексуальной субкультуре. Автор упражняется не только в живописании сексуальной или моральной развращенности своих героев, но и их тщеславия и одержимости. В результате получился не только документированный перечень подлежащих наказанию преступлений, но и шоу с подглядыванием за тайными пороками с намерением пощекотать нервы и позабавить читателя>35. Тридцать пять небольших очерков описывают социальные типы «теток» гомосексуального Петербурга: из особняков титулованных аристократов «света», более скромных гостиничных номеров «буржуа» и вплоть до «улицы — этого зеркала общественных нравов». Последний отдел посвящен «оргиям и вечерам», на которых, забыв о стыде, смешиваются все классы и сословия. Попытка В.П. Руадзе привлечь внимание полиции и общества к «гомосексуальному мирку» имела успех по меньшей мере в лице одного социал-демократического критика [Александра Ивановича Матюшенского (1862—?)], изъяснявшегося в том же духе>36.
Крайне правый фланг занимал антисемит и иррационалист Василий Васильевич Розанов (1856—1919). Его чуждая условностям философская книга «Люди лунного света», изданная в 1911 году, открыла имевшую широкий отклик в России дискуссию относительно однополой любви. В.В. Розанов выделил гендерные и сексуальные девиации («уклонения») людей (выражаясь метафорически, «лунного света») как естественное промежуточное звено между ярко выраженными, полярными (и «лучащимися») маскулинностью и фемининностью
После Альбигойского крестового похода — серии военных кампаний по искоренению катарской ереси на юге Франции в 1209–1229 годах — католическая церковь учредила священные трибуналы, поручив им тайный розыск еретиков, которым все-таки удалось уберечься от ее карающей десницы. Так во Франции началось становление инквизиции, которая впоследствии распространилась по всему католическому миру. Наталия Московских рассказывает, как была устроена французская инквизиция, в чем были ее особенности, как она взаимодействовала с папским престолом и королевской властью.
Миром правят числа. Все чаще и чаще решения принимают не люди, а математические модели. В числах измеряется все – от наших успехов в образовании и работе и состояния нашего здоровья до состояния экономики и достижений политики. Но числа не так объективны, как может показаться. Кроме того, мы охотнее верим числам, подтверждающим наше мнение, и легко отбрасываем те результаты, которые идут вразрез с нашими убеждениями… Анализируя примеры обращения с численными данными в сферах здравоохранения, политики, социологии, в научных исследованиях, в коммерции и в других областях и проливая свет на ряд распространенных заблуждений, нидерландский журналист, специалист по числовой грамотности Санне Блау призывает мыслить критически и советует нам быть осмотрительнее, о чем бы ни шла речь – о повседневных цифрах, управляющих нашим благополучием, или о статистике, позволяющей тем, кто ее применяет, достичь огромной власти и влияния. «Числа влияют на то, что мы пьем, что едим, где работаем, сколько зарабатываем, где живем, с кем вступаем в брак, за кого голосуем, как решаем вопрос, брать ли ипотеку, как оплачиваем страховку.
В эпоху тотальной цифровизации сложно представить свою жизнь без интернета и умных устройств. Но даже люди, осторожно ведущие себя в реальном мире, часто недостаточно внимательно относятся к своей цифровой безопасности. Между тем с последствиями такой беспечности можно столкнуться в любой момент: злоумышленник может перехватить управление автомобилем, а телевизор – записывать разговоры зрителей, с помощью игрушек преступники могут похищать детей, а к видеокамерам можно подключиться и шпионить за владельцами.
Виктор Пронин пишет о героях, которые решают острые нравственные проблемы. В конфликтных ситуациях им приходится делать выбор между добром и злом, отстаивать свои убеждения или изменять им — тогда человек неизбежно теряет многое.
История машинного обучения, от теоретических исследований 50-х годов до наших дней, в изложении ведущего мирового специалиста по изучению нейросетей и искусственного интеллекта Терренса Сейновски. Автор рассказывает обо всех ключевых исследованиях и событиях, повлиявших на развитие этой технологии, начиная с первых конгрессов, посвященных искусственному разуму, и заканчивая глубоким обучением и возможностями, которые оно предоставляет разработчикам ИИ. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Что значат для демократии добровольные общественные объединения? Этот вопрос стал предметом оживленных дискуссий после краха государственного социализма и постепенного отказа от западной модели государства всеобщего благосостояния, – дискуссий, сфокусированных вокруг понятия «гражданское общество». Ответ может дать обращение к прошлому, а именно – к «золотому веку» общественных объединений между Просвещением и Первой мировой войной. Политические теоретики от Алексиса де Токвиля до Макса Вебера, равно как и не столь известные практики от Бостона до Санкт-Петербурга, полагали, что общество без добровольных объединений неминуемо скатится к деспотизму.