Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [41]
Законодательство о нравственности и нежелание патологизировать гомосексуальность
Законодательная основа преследования мужеложства в царской России была совсем иной, нежели во Франции при старом режиме, немецких государствах и Англии. Европа, как Западная, так и Восточная, следовала христианской традиции, запрещавшей «содомский грех», и начиная с XII века римские католики несравненно жестче карали за него, чем Русская Православная Церковь>1. Православию было сложнее навязывать новые сексуальные нормы, которые оно вводило при крещении Руси в X веке, так как по сравнению с Западом территория Руси была обширной и малонаселенной. Любой секс, в том числе и в браке, Православная Церковь считала опасным и греховным. Церковные источники до 1700 года (протоколы духовных судов, комментарии церковного права, катехизисы для церковносвя-щеннослужителей) показывают, что мужские однополые контакты считались греховными, но некоторые их виды представлялись более извинительными>2. Анальные сношения между мужчинами влекли суровое наказание (такое же, как за гетеросексуальный адюльтер), другие формы взаимного мужского контакта, нонпе-нетративные (т. е. без проникновения), квалифицировались как мастурбация и, соответственно, карались более легким наказанием. Ева Левина полагает, что эта дифференцированная шкала наказаний основывалась на унаследованном русским православием через византийское каноническое право классическом афинском определении анального сношения. Православие стремилось сохранить в неприкосновенности мужскую гендерную роль, которая, как считалось, пострадает, если один мужчина будет готов быть анально проткнутым другим. Между тем прочие нонпенетративные формы эротического контакта осуждались менее строго. Это ролезадающее разграничение между формами мужской однополой активности наложило отпечаток на определение мужеложства в позднейшем российском законодательстве.
В православных осуждениях однополых [мужских] прегрешений роли фаллической пенетрации придавалось первостепенное значение, наказывалось также и вовлечение женщины в однополые акты [, т. е. использование ее как мужчины посредством анального проникновения]. Епитимьи за взаимную мастурбацию между женщинами были отчасти суровее, чем за аналогичные прегрешения у мужчин, но не столь тяжкими, как наказания за мужское анальное сношение. Сексуальности между женщинами церковные иерархи уделяли гораздо меньше внимания. Например, Русская Православная Церковь разработала целый пенитенциарный кодекс, посвященный проблеме взаимных мужских эротических действий в монастырях, но аналогичного документа, касающегося женских обителей, составлено не было>3. Мало известно и о том, насколько сурово пресекали церковные власти однополые отношения. Упоминания о наказаниях редко встречаются в юридических документах более позднего времени. «В XVII в<еке> за содомское дело уже жгли живыми, как свидетельствуют [Григорий Карпович] Котошихин и Павел Алеппский»>4. Наиболее пристальное внимание Церковь уделяла закрытому миру монастырей, где аскетическое отвержение плоти создавало доступное однополое окружение, могущее подтолкнуть к наивысшей активности.
В России светские власти стали заниматься регулированием однополых половых актов позднее, чем в Западной Европе. Во Франции, Англии и Священной Римской империи в промежутке между 14-м и 16-м столетиями государственные органы в процессе осуществления контроля за местными церковными судами и иерархами ввели собственные законы против «содомии»>5. По большей части такое законодательство закрепляло религиозный запрет. Более того, в эту эпоху западное юридическое толкование «содомии» включало на Западе не только анальное сношение (между двумя мужчинами или мужчиной и женщиной), но и другие непрокреативные сексуальные действия. Только к концу XVII века «содомию» стали понимать как специфический половой акт. Это было обусловлено тем, что в Северо-Западной Европе ревнители моральной чистоты сосредоточили внимание на нарождавшейся городской субкультуре взаимной мужской сексуальности>6. Моралисты, побуждаемые религиозными мотивами, осуждали мужскую проституцию и публичный секс как зло. Эпизодические волны преследования «содомии» наблюдались в Нидерландах и Англии. Именно тогда Петр I Великий посетил эти страны во время своего путешествия в 1697—1698 годах по Европе, так называемого Великого посольства, беспрецедентного для русского правителя.
Прошел слух, что у Петра I был личный опыт мужеложства. Это промелькнуло в устных показаниях в суде о мужеложстве (buggery) над английским капитаном, задержанным в 1698 году в Лондоне>7. Несколько позже Петр I, откликаясь на веления времени, по рекомендации немецких советников впервые в истории России принял светский устав против однополых отношений. Если Православная Церковь концентрировала усилия на надзоре за однополой средой мужских монастырей, то царь обратил схожего постоянства рвение на армию и флот, другую гомосексуальную сферу. В то время в русской армии проходили крупные реформы, касавшиеся набора, обучения и экипировки. Лора Энгелынтейн отметила, что в петровском Уставе воинском 1716 года, «мужеложство» (здесь оно поименовано с использованием специфически детализированной формы «муж с мужем мужеложствует») было наказуемо не из-за наносимого им морального вреда, а в силу угрозы устойчивости воинской иерархии
Миром правят числа. Все чаще и чаще решения принимают не люди, а математические модели. В числах измеряется все – от наших успехов в образовании и работе и состояния нашего здоровья до состояния экономики и достижений политики. Но числа не так объективны, как может показаться. Кроме того, мы охотнее верим числам, подтверждающим наше мнение, и легко отбрасываем те результаты, которые идут вразрез с нашими убеждениями… Анализируя примеры обращения с численными данными в сферах здравоохранения, политики, социологии, в научных исследованиях, в коммерции и в других областях и проливая свет на ряд распространенных заблуждений, нидерландский журналист, специалист по числовой грамотности Санне Блау призывает мыслить критически и советует нам быть осмотрительнее, о чем бы ни шла речь – о повседневных цифрах, управляющих нашим благополучием, или о статистике, позволяющей тем, кто ее применяет, достичь огромной власти и влияния. «Числа влияют на то, что мы пьем, что едим, где работаем, сколько зарабатываем, где живем, с кем вступаем в брак, за кого голосуем, как решаем вопрос, брать ли ипотеку, как оплачиваем страховку.
В эпоху тотальной цифровизации сложно представить свою жизнь без интернета и умных устройств. Но даже люди, осторожно ведущие себя в реальном мире, часто недостаточно внимательно относятся к своей цифровой безопасности. Между тем с последствиями такой беспечности можно столкнуться в любой момент: злоумышленник может перехватить управление автомобилем, а телевизор – записывать разговоры зрителей, с помощью игрушек преступники могут похищать детей, а к видеокамерам можно подключиться и шпионить за владельцами.
Виктор Пронин пишет о героях, которые решают острые нравственные проблемы. В конфликтных ситуациях им приходится делать выбор между добром и злом, отстаивать свои убеждения или изменять им — тогда человек неизбежно теряет многое.
О чем это? • о ключевых словах современной науки; • о самых страшных экспериментах; • о сущности цивилизации. «Любому человеку нужен просто разговор – о важном, научном. Это задача научных журналистов. И один из самых ярких, самых ясных, самых ответственных – Григорий Тарасевич». Александр Архангельский, телеведущий, писатель, профессор Высшей школы экономики «…Книга вызывает множество противоречивых чувств: с рядом моментов хочется спорить, от большинства историй смеялась в голос, а от некоторых глав становилось безумно грустно».
История машинного обучения, от теоретических исследований 50-х годов до наших дней, в изложении ведущего мирового специалиста по изучению нейросетей и искусственного интеллекта Терренса Сейновски. Автор рассказывает обо всех ключевых исследованиях и событиях, повлиявших на развитие этой технологии, начиная с первых конгрессов, посвященных искусственному разуму, и заканчивая глубоким обучением и возможностями, которые оно предоставляет разработчикам ИИ. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Что значат для демократии добровольные общественные объединения? Этот вопрос стал предметом оживленных дискуссий после краха государственного социализма и постепенного отказа от западной модели государства всеобщего благосостояния, – дискуссий, сфокусированных вокруг понятия «гражданское общество». Ответ может дать обращение к прошлому, а именно – к «золотому веку» общественных объединений между Просвещением и Первой мировой войной. Политические теоретики от Алексиса де Токвиля до Макса Вебера, равно как и не столь известные практики от Бостона до Санкт-Петербурга, полагали, что общество без добровольных объединений неминуемо скатится к деспотизму.