Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [22]

.

Во всем этом ощущается классовый раскол. Но столь же значимыми были различия между городом и деревней. М.А. Куз-мин описывает встречу на Невском проспекте в 1924 году с «профессионалом», вероятно, только что приехавшим в город. Хотя дело было после революции, оба участника — проститут и потенциальный клиент — действовали по привычной схеме, видимо, мало изменившейся после падения царизма:

На Невском поглядел на какого-то милого. Он побежал и тр... [?] опять вернулся. Вступил в разговор, «как прийти на Лиговку?». Потом обычная [?] история. Из деревни, мёста, погибать не хочется, откров<ен-но>[?] и т. д. «Почему заговорил? Вижу, что добрый человек. А почему я на вас смотр<ел>? Не знаю. Понравилось. Да? Так я немножко понравился вам?» Сейчас же мечты чуть ли не о совместной жизни, о гулянье, ученье, культуре и т. п., о поездке в деревню. Наивно, фальшиво, льстиво, простодушно. Записал адрес, свой дал. Как все деревенские, ханжйт. Но я так давно не видел русского мальц<а>, что было приятно. Если профессионал, то тем лучше. Женат ли я, да с кем живу <...>. Ходили по Надеждинской (ныне — Маяковская. — Ред), но всё слишком светло⁸⁴.

На следующий день «профессионал» пришел на квартиру

М.А. Кузмина, и автор дневника отправился с ним выпить:

Конечно, у него есть душа и мечты, хотя бы самые глупые и смутные. «Темный» человек, как он говорит. Зашли в пивную. Мне было невероятно скучно и неловко, что мне с ним делать. Да, это не 1907 год, когда такие приключения могли меня занимать. Главное, я не выношу, когда на мне что-то строят. Побежал, как освобожденный...⁸⁵

М.А. Кузмин досконально знал сценарий отношений «клиент—проститут», поэтому его собеседник (деревенский юноша), ревностно следовавший этому сценарию, утомил несчастного «клиента» до изнеможения. Сценарий пронизан рядом оппозиций: «город против деревни», «образование против невежества», «предполагаемое богатство против предполагаемой нищеты», «опытность против юности». После революции жаргон городских мужчин-проститутов почти не изменился.

В царском Петербурге «продажных катамитов» и ищущих их «теток» иногда можно было отличить по женоподобным жестам и одежде или просто по странному костюму. Трудно понять, в какой степени эта семиотика была принята каждой группой (и не только атрибутировалась посторонними). Возможно, и ранее им была присуща определенная степень женоподобия, и она еще более развилась по мере становления городской гомосексуальной субкультуры. Медицинские источники середины XIX века описывают более традиционный мужской половой обмен (например, в бане или с прислугой), ничего не говоря о женоподобии юношей и мужчин, продающих секс. Но, судя по всему, с целью привлечения клиентов некоторые мужчины-проституты всё же прибегали к женоподобным знакам на улицах Петербурга. Дантист, снявший в Пассаже в 1869 году молодого мужчину для платного секса, «понял, чем этот человек занимается и что он готов себя предложить для мужеложства; это было понятно из его обращения со мною, которое имело вид женской любезности»⁸⁶. Члены шайки шантажистов Михайлова носили очень «странные костюмы» — «плисовые истертые шаровары и сапоги с красными отворотами», а в одном эпизоде фигурировала «длинная, не по росту бархатная жилетка»⁸⁷.

Анонимный обличитель «теток» столицы привел в своем доносе длинный список «подозреваемых», многие из которых обладали фемининными чертами. Одни были вызывающе женоподобны на публике, другие имели фемининные прозвища вроде Дины или Аспазии. Многих из них автор называет «дамами», — судя по всему, из-за того, что они исполняли рецептивную роль в анальном сношении⁸⁸. После 1905 года возбуждающие облики подобных личностей стали еще более перегружены изображениями извращенной фемининности и преувеличенными классовыми претензиями. В числе мужчин-проститутов возле цирка Чини-зелли всё чаще стали появляться «баронессы», «графини» и «бабы» (разодетые под крестьянок). Желтая пресса писала, что «гомосексуалистов» несложно отличить по цвету одежды. «Вы можете узнать, если присмотритесь, любого гомосексуалиста, кокодесов¹¹ по ярко-красным галстухам (ш¹!), это род гомосексуальной формы, а у некоторых из кармана торчит и красный платок...» Мужчины-проституты (как профессионалы, так и новички) порой появлялись на улице с косметикой на лице. После закрытия своего магазина немецкий парикмахер, «нарумянивши свою физиономию», чтобы «иждали “фидели”, что я “дефка”!», слонялся по городу с целью «подхватить педераста»⁸⁹. О некоторых сигнальных знаках можно узнать от М.А. Кузми-на и его друзей. Вообще появление на публике в косметике или в кричащих жилетах, напоминающих об эпохе дендизма, свидетельствовало не только о декадентском вкусе, но и намекало на подпольный мир мужской проституции. Самый известный портрет М.А. Кузмина, написанный после успеха «Крыльев» в 1909 году, принадлежит художнику-гомосексуалу Константину Андреевичу Сомову (1869—1939), изобразившему поэта с ярко-красным галстуком⁹⁰. Эти дразнящие глаз знаки были попыткой раздвинуть общепринятые рамки маскулинности.