Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [135]

.

В интервале между ельцинским указом 1993 года и введением в действие в 1996 году нового Уголовного кодекса, существовавший УК в исправленном варианте предусматривал за изнасилование малолетней до 15 лет лишения свободы или даже смертную казнь (ст. 117 УК РСФСР I960 года), в то время как «мужеложство, совершенное с применением физического насилия, угроз, или в отношении несовершеннолетнего...» каралось максимальным сроком в 7 лет. Новый кодекс устранил такие противоречия. И хотя особых статей, в названии которых упоминались бы «мужеложство» или «лесбиянство», уже не было, их можно было усмотреть в диспозиции ст. 132—134 УК РФ 1996 года, в названия которых вошло недостаточно четко определяемое словосочетание «действия сексуального характера». Эта поправка была уступкой Министерству внутренних дел и милиции на их требование ввести особый закон против однополых сексуальных насилий и развратных действий. Подход, отстаиваемый большинством просвещенных юристов и медицинских работников, а также активистами геев и лесбиянок, в соответствии с которым закон должен наказывать за сексуальное насилие над слабыми и несовершеннолетними вне зависимости от пола, не был учтен. В первом постсоветском кодексе имел место лишь частичный возврат к ранним большевистским принципам гендерной нейтральности, заключавшимся в уравнивании наказаний за гетеросексуальное и однополое насилие⁹⁴. Появление особой статьи, относящей «мужеложство» и «лесбиянство» к потенциальным половым преступлениям, вновь утвердило живучесть в Российском государстве сталинистского взгляда на пол преступника и жертвы как имеющих значение при рассмотрении половых правонарушений.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Несмотря на всю сложность и подчас запутанность, к исходу XIX — началу XX века новая географическая карта гомосексуальных перверсий отразила и подтвердила, что формирование расы, гендера и половой личности — это, по сути, единственный проект развития цивилизации.

Bleys, Rudi С. The Geography of Perversion... 1995

Что же касается гомосексуалистов, оставим России ее чистоту. У нас свои традиции. Этот вид общения между мужчинами ввезен из-за границы. Если они считают, что их права ущемлены, то пусть уезжают и живут в другой стране!

Распутин, Валентин Григорьевич.

Интервью, данное в начале 1991 года четвертому каналу Британского телевидения¹

Попытки последнего времени выработать новые подходы к осмыслению российского пути в XX веке фокусируют внимание на своеобычном типе модернити, избранном русскими. Начнем с того, что «сталинизм как цивилизация»² исторически вырос из европейских идеалов. С другой стороны, было создано «неотра-диционное» общество, в котором государство подменяло собой рынок и заботилось о привитии исконных ценностей³. Стивен Коткин (Kotkin, Stephen) отмечает, что благодаря решимости вопреки всему построить и переделать не только экономику страны, но и повседневный быт сталинизм стараниями миллионов создал «некапиталистическую» цивилизацию, граждане которой учились «говорить по-большевистски» и, отодвигая на второй план опасения и сомнения, в основном были готовы защищать «социализм». Полученное социальное образование стало «неотъемлемой частью курса европейской истории»⁴. Изучая проекты государственного строительства как характерной черты процесса коммунистической модернизации (согласно сталинской формулировке, «национальной по форме и социалистической по содержанию»), Терри Мартин (Martin, Тепу) сделал вывод, что советская модернити была порочна в своей основе.

Меры, призванные провести нерусские народности СССР мимо опасностей, связанных с пробуждением национального самоосо-знания (что сбивало с толку новых пролетариев в плане их классовой самоидентификации), послужили лишь укреплению национализма (имеются в виду программы «выдвижения» местных национальных кадров и «постоянная рутина наклеивания этнических ярлыков»). Т. Мартин пишет: «Модернизация — это теория советских намерений, неотрадиционализм же — теория их непредсказуемых последствий»⁵.

Как для С. Коткина, так и для Т. Мартина построение нового человека — ключевая черта модернизации общества, неотъемлемая часть советского плана индустриализации, урбанизации, секуляризации и просвещения царской империи, унаследованной большевиками. Какие же виды гомосексуальных личностей были рождены этой «цивилизацией»? Где их место на «карте перверсий», если воспользоваться термином Руди Блейса? Насколько действенна была русская гомосексуальность в истории европейской цивилизации на исходе XIX — начале XX века? Если гомо-сексуалы не сумели объединиться, если преобладали непредсказуемые последствия, до какой же степени русский опыт модернизации однополого эроса пронизан неотрадиционализмом? Может ли гомофобная амнезия, исповедуемая В.Г. Распутиным, рассматриваться как доказательство ментальности, сформированной неотрадиционализмом?

Если, как считает Ева Сэджуик (Sedgwick, Eve), западные концепции гомосексуальности полны «радикальных и непреодолимых противоречий», то в Российской империи и позже в Советском Союзе эти противоречия усугублялись еще и тем, что это огромное государство вело одну политику для «цивилизованного», а другую — для «отсталого» в обществе