Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [132]

. Однако нельзя связывать проблему с одной только партией или давлением Комитета госбезопасности. Советские медицинские традиции патернализма и соблюдения тайны экспериментов над пациентами и поставленного диагноза способствовали практике сексистской, не терпящей критики и принудительной «сексопатологии»⁶⁸.

В постсоветских исследованиях говорится, что во времена позднего советского периода женщин, в терминологии медицинских авторитетов — «лесбиянок», могли подвергать многим воздействиям репрессивной психиатрии, практиковавшимся в отношении политических инакомыслящих⁶⁹. Приемы такого лечения сильно смахивают на те методы, которыми впервые воспользовались Е.М. Деревинская и А.М. Свядощ. Женщины, вступавшие в однополые отношения, отправлялись в психиатрические больницы, где на протяжении от двух до трех месяцев под постоянным наблюдением им давали психотропные препараты. После выхода из больницы этих пациенток регистрировали как душевнобольных и подвергали периодическим обследованиям в амбулаторных психиатрических клиниках, иногда выписывая поддерживающие лекарства. Лицам с таким диагнозом отказывали в определенных должностях и в получении водительских прав. Этим людям невозможно было «снять с себя подобную регистрацию». К концу 1980-х годов стало несколько легче уклоняться от такого контроля⁷⁰. В регионах сексологический подход к жертвам этой системы варьировался в зависимости от типа и уровня специальных знаний местных врачей⁷¹. Между тем сексо-логический взгляд на женскую гомосексуальность как болезнь, с которой можно справиться посредством технократических и бюрократических механизмов, врачи унаследовали со времен десталинизации. Этот политический процесс отчасти разрешил проводить сексологическую экспертизу, но не ослабил авторитарность системы социального контроля.

И вновь декриминализация

Перемены в советском обществе в 1980-х годах привели к поиску путей обновления коммунистического правления и командно-административной экономики, а затем, в 1991 году, — к распаду Советского Союза, что имело колоссальные последствия для законодательного и медицинского регулирования гомосексуальности в России. Дальнейшая урбанизация, расширяющееся образование, воцарение технократической власти и цинизм в отношении идеологических ценностей, которые позволяли поколению 1930-х годов занимать ведущую роль в социальной жизни (и удерживать ее), — всё это привело к краху коммунизма⁷². Споры об историческом наследии сталинизма и компромиссах десталинизации нарастали. Скепсису способствовали и социальные катаклизмы, сотрясавшие общество. До 1917 года развитие городов стимулировало появление мест встреч носителей мужской гомосексуальной субкультуры. По мере урбанизации число таких мест лишь возрастало⁷³. Несмотря на задержание сотен мужчин в год по обвинению в мужеложстве, складывалось впечатление, что не существует способа окончательно избавить общество от мужчин, тяготеющих к взаимному сексу. Российская гомосексуальная субкультура пустила глубокие корни в обществе, где вопреки неосталинистской реакции на хрущевское политическое послабление конца 1960—1970-х годов процветали и множились безнадзорные и неформальные субкультуры. Диссидентское движение было преимущественно политическим в традиционном западном понимании, при том что в глазах милиции и КГБ все нонконформистские явления вызывали подозрение, да и гомосексуальность представлялась формой «сексуального диссидентства»⁷⁴.

Два важных обстоятельства повлияли на то, что в 1993 году состоялась вторая декриминализация добровольного мужеложства в России. (1) Начавшись с акций стихийного протеста против несправедливости советского антигомосексуального законодательства и милицейского надзора, это движение в связи с распространением ВИЧ-инфекции и возрождением в обществе гласности переросло в организованный протест геев и лесбиянок.

(2) Эксперты-юристы и медики заставили власти признать бесполезность милицейского преследования гомосексуалов, практиковавшегося в Советском Союзе, и на вызов, брошенный СПИДом и ВИЧ-инфекцией, ответить реалистической стратегией просвещения и лечения. Эти инициативы как из народной среды, так и среды специалистов дополняли друг друга и подкреплялись примерами европейских стран и США. Маша Гессен, Игорь Кон, Джеймс Риордан (Riordan, James; 1936—) и Дэвид Туллер (Tuller, David) отмечали данную положительную динамику в контексте демократизации России на фоне всей непредсказуемости этой страны⁷⁵. Взгляд на эти события сквозь призму истории позволяет понять, как на этих переменах сказывалось сталинское наследие и двусмысленная юриспруденция периода десталинизации.

Решение руководителей, развенчавших культ личности И.В. Сталина, сохранить сталинский закон против мужеложства и их явный страх «заражения» общества от «гомосексуалистов», возвращавшихся из ГУЛАГа, подталкивали милицию к усилению акций против мужчин, причислявшихся к гомосексуалам. И всё это происходило на фоне ослабления милицейских мер социального контроля. Хотя фактическое число осужденных за мужеложство в 1950-е годы до сих пор неизвестно, мы знаем, что между 1961 и 1971 годами количество приговоров по данной статье возросло на 40% (см. табл. 2 Приложения). Какой бы ни была тенденция до 1961 года, после этой даты милиция и суды выявляли всё больше и больше мужчин-гомосексуалов, в чем им помогали специалисты судебной медицины. Этот судебно-медицинский тандем не только плодил, но и стимулировал рост числа фиксируемых случаев «гомосексуализма» в советском обществе.