Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [107]
Может показаться, что сталинские лидеры не собирались запрещать или патологизировать «маскулинизированную» женщину, или «гомосексуалисгку», хотя и прилагали все усилия, чтобы внедрить конструкт новой гетеросексуальности. Существует несколько возможных объяснений такого явного пренебрежения. Первое заключается в фактическом отсутствии, как мы уже отмечали, женской субкультуры однополых отношений, которая использовала бы общественное пространство. «Женщины, любящие женщин», были в меньшей степени способны (и не так склонны), как их соперники-мужчины, создавать и использовать специальные городские территории для общения и сексуального контакта. Если бы такая субкультура заявила о себе открыто, ее апологетов постигла бы та же участь, что и уличных проституток и мужчин-гомосексуалов. Другая возможная причина столь слабого внимания заключается в представлении, сложившемся в 1920-х годах в результате контактов советских врачей с «гомосексуалистами», о том, что «настоящих», или «врожденных», «гомосексуалисток» в советском обществе очень мало и, более того, их партнерши — «нормальные» женщины, избегающие гетеросексуальных отношений, возможно, из-за неудачного опыта с мужчинами.
Запреты на аборты и контрацепцию теоретически означали, что, вступая в гетеросексуальные отношения, такие женщины лишаются возможности отказаться от материнства. Как и в нацистской Германии, советские руководители учитывали возможность однополых контактов между женщинами, но полагали, что половой акт с мужчиной способен «излечить» лесбиянку>78. И наконец, нельзя просто так сбросить со счетов образ самоотверженной и политически сознательной большевички старого типа (воплощенный, например, в облике вдовы В.И. Ленина Надежды Константиновны Крупской; 1869—1939), а также скорее приобретенные, нежели врожденные черты «маскулинизации» вроде производственной квалификации и отваги. Политическую грамотность и техническое мастерство надлежало культивировать среди огромной массы новых работниц, приходивших на производство. В противоположность этому «феминизированный» облик «жены-активистки» был знакомее особого статуса принадлежности к управленческой элите — детищу кадровой политики сталинистов>79. Синкретичная природа сталинской семейной политики породила множество противоречий между новым и старым образом мысли относительно приемлемой гендерной роли женщины.
Отголоски таких неустоявшихся ожиданий прорываются со страниц трудов судебных гинекологов середины 1930-х годов. Когда в 1933—1934 годах специалисты по судебной медицине совместно с юристами и органами внутренних дел разработали примерные «Правила амбулаторного судебно-медицинского акушерско-гинекологического исследования», они избегали откровенного упоминания о преступлениях, связанных с женскими однополыми правонарушениями, в отличие от таких же правонарушений «педерастов». Цитируемый ниже пассаж, касающийся сбора доказательств полового преступления, указывает на то, что специалистами учитывалась предусмотренная гендерно-нейтральной ст. 152 УК РСФСР 1926 года [(«Развращение малолетних и несовершеннолетних, совершенное путем развратных действий в отношении их...»)] возможность покушения женщин на девушек. Осмотр женщин (преступниц либо их жертв) надлежало проводить в соответствии со следующими указаниями «Правил...»:
В случаях акушерско-гинекологического судебно-медицинского освидетельствования для установления девственности или изнасилования с растлением, либо развратных действий или половой зрелости, эксперт обязан определить:
а) общее состояние свидетельствуемой: телосложение, соответствие внешнего вида указанному ею возрасту, инфантильность, вирилизм (омужествле-ние), ненормальности волосяного покрова, пороки общего развития и проч.>80.
Далее «Правила...» предписывали врачам проверять, какому типу — «маскулинному» или «фемининному» — соответствует волосяной покров осматриваемой женщины. В зависимости от цели осмотра врачам надлежало собирать также сведения о «половой жизни» женщины и, согласно этим «Правилам...», требовалось задавать два ключевых вопроса: «Половая жизнь: если не отрицается, то с каких лет началась; [были ли] извращения». Согласно формулировке «Правил...», судебные эксперты и юристы, следуя нейтральному с гендерной точки зрения языку закона, допускали возможность покушений взрослых женщин на сексуально незрелых девушек. Уголовный кодекс меж тем не поднимал вопрос о «вирилизме» — особенностях телосложения насильника или жертвы. Включение их в медико-правовые «Правила...» указывало на разделявшиеся экспертами ожидания, что в однополом акте, по крайней мере, одна женщина относится к категории «маскулинизированных». Представители органов внутренних дел и юриспруденции, одобрившие «Правила...» в 1934 году, сохранили косвенные упоминания о «маскулинизированных» женщинах даже вопреки кампании против «биологизации» наук, сопровождавшей культурную революцию. Год спустя было опубликовано руководство по «судебно-медицинской акушерско-гинекологической экспертизе», в котором довольно неуклюже рассматривался вопрос о «педерастии». Н.В. Попов и Е.Е. Розенблюм в комментариях по поводу «насилия с половыми извращениями» лишь кратко коснулись вопроса о женских однополых покушениях. Они уклонились от какой-либо дискуссии о маскулинизации женщин-преступниц или жертв женских покушений, хотя воспроизведенные в том же издании «Правила...» указывали на маскулинизацию как на весьма важный побудительный фактор к совершению преступлений подобного рода.
