Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства - [105]

.

Судя по опубликованному тексту доклада и постепенно нараставшей реакции зала, этот экстравагантный маскулинный народный комиссар, достигнув апогея своей аргументации, виртуозно манипулировал аудиторией (преимущественно из мужчин), заведенной разговором на «жареную» тему:

В нашей среде, в среде трудящихся, которые стоят на точке зрения нормальных отношений между полами, которые строят свое общество на здоровых принципах, нам господчиков такого рода не надо. Кто же главным образом является нашей клиентурой по таким делам? Трудящиеся? Нет! Деклассированная шпана. [Веселое оживление в зале, смех.) Деклассированная шпана, либо из отбросов общества, либо из остатков эксплуататорских классов. [Аплодисменты.) Им уже некуда податься. [Смех.) Вот они и занимаются... педерастией. [Смех.)®

Н.В. Крыленко взывал к политической и (по крайней мере, неосознанно) к маскулинной озабоченности слушателей, прикрывая щекотливую тему балагурством. Он стремился создать классовую и юридическую дистанцию между запаниковавшими сексуальными и социальными отщепенцами и здоровыми тружениками, советскими мужчинами (и женщинами). Затем он переключился на серьезный тон, указывая, что «педерасты» «в тайных поганых притончиках и притонах» часто занимаются контрреволюционной деятельностью. Закон против мужеложства оправдывался юмористическими фразочками, которые встроили мужчин-гомосексуалов в пространство знакомого враждебного класса и социальных категорий и отделили советские медицинские взгляды на них от «буржуазных» теорий. Таким образом, Н.В. Крыленко свел к минимуму амбивалентность созданной режимом конструкции «обычного» гомосексуала.

Принудительное материнство, принудительные семьи, обязательная гетеросексуальность

Если в дискурсе сталинистов мужчина-«педераст» трансформировался в деклассированный элемент, то «женщины, любящие женщин», похоже, в этой дегуманизированной полемике не фигурировали. Анализ архивных материалов не позволил выявить причину такой гендерной дихотомии в сталинистском отношении к гомосексуальности. При этом нам известно, что в нацистской Германии полиция, врачи и чиновники обсуждали, следует ли классифицировать женщин, имеющих взаимный секс, как преступниц. На отношение же советского руководства к данному вопросу нам так и не удалось пролить свет⁶⁸. «Гомо-сексуалистками», или «маскулинизированными» особами, не интересовались во время непродолжительных обсуждений о том, что делать с мужчинами-гомосексуалами. Однако, отталкиваясь от хорошо известных мер, принятых в сфере семейной политики, а также свидетельств медицинской и судебной практики 1930-х годов, у нас есть возможность реконструировать официальные взгляды на эти эфемерные фшуры.

Консервативный поворот в социальной и семейной политике при сталинизме известен историкам русской революции как «предательство» революционных принципов или как «великое отступление»⁶⁹. Исследователи более позднего периода указывали на синкретичную природу политики в сфере брака, развода, семьи, проводившейся в годы первой пятилетки. Сталинизм не просто повернул назад, к 1917 году, ход истории, но смешал элементы революционного движения за эмансипацию женщин с представлениями (никогда серьезно не изучавшимися русскими марксистами) биологической заданности фемининной социальной роли⁷⁰. В середине и в конце 1930-х годов государство энергично призывало женщин становиться в ряды промышленных рабочих и в то же время создавать семьи. Занятость женщин на производстве значительно возросла, особенно во вторую пятилетку (1932—1937), когда 82% из всех влившихся в промышленное производство составляли женщины. К 1940 году 39% индустриальных рабочих также составляли женщины⁷¹. И всё же угроза войны, повлиявшая на расстановку приоритетов в новой командной экономике, заставила сталинское руководство задуматься о падении рождаемости в Советском Союзе. Изучение состояния дел с рождаемостью, предпринятое в 1934 году экономистом Станиславом Густавовичем Струмилинь1м (1877—1974), очевидно, оказало серьезное влияние на образ мыслей правительства и поставило под сомнение постановление Наркомздрава и Наркомюста от 18 ноября 1920 года о разрешении абортов⁷². В такой обстановке новые наказания и принудительные меры были направлены на то, чтобы пересмотреть отношение к вынашиванию детей и семейным обязанностям и заставить женщину сочетать материнство с работой по найму. Аборты как распространенная среди городских женщин форма контроля над рождаемостью благодаря страховым полисам были запрещены. Постановление ЦИК и СНК СССР от 27 июня 1936 года «О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания за неплатеж алиментов и о некоторых изменениях в законодательстве о разводах» существенно ограничило возможность развестись. В то же время, согласно приказу Комиссариата здравоохранения, доступ к средствам контроля над рождаемостью негласно ограничивался, что еще больше суживало самостоятельность женщин в принятии решения об отказе от рождения детей