Голыми глазами - [4]

7.

После нанайской глуши Амурск показался настоящим городом.

Им он не стал и вряд ли когда будет. Зато в гостинице течет горячая вода.

В сущности, это свитое на левом отлогом берегу громадное бетонное гнездо, в котором живет Комбинат.

Целлюлоза, древесные плиты, мебель, фанера. Строился в конце 50-х.

Но что-то было и прежде: когда бульдозеры тронули землю позади теперешних корпусов, из нее посыпались кости. Примчалось ГБ, прекратило работы. Теперь там заросшее осокой озерцо с тучей чаек, находящих какой-то корм в теплой, слитой из комбината воде.

Как и все строенные по бумажным планам города, Амурск плохо зарастает живой плотью. Его бетонно-панельный костяк лишен той разномастной чепухи вроде ветхих домишек, старых обывательских особнячков, скамеек с чугунными копытами, разбитых на месте кладбищ пионерских парков, заботливо подлатанных довоенных автомобилей, заколоченных киосков «пиво-воды», газет эпохи Великого перелома под слоями обоев, чудаковатых краеведов и поглощенных окраинами сонных предместий, что придает настоящим городам запах жилья и узнаваемую походку.

Первостроители, приехавшие по путевкам комсомола, стареют, гордясь плодами рук своих.

В душе они верят, что рано или поздно вернутся в покинутые где-то далеко за Уралом родные места, о которых до сих пор при упоминании в разговоре говорят: «А у нас…»

Помнится, отец рассказывал мне про живших в 20-е годы у них в городе американских рабочих, завербовавшихся в Россию. Он мальчишкой бывал у них в семье, учился английскому на слух, и ему иногда показывали хранившийся в бельевом шкафу обратный билет в Америку – на пароход, который отойдет из Гамбурга через несколько лет такого-то числа двадцать такого-то года, в каюте третьего класса номер такой-то. Имя парохода он позабыл.

С такими, только не купленными, билетами здесь живут многие. И всё не уезжают.

Держит жилье, работа, деньги. А мужчин еще охота и рыбалка, которые тут не просто страсть и развлечение, но часть быта.

В городе, как и повсюду, плохо с провизией. Желтоватые костлявые утки по карточкам. Малость выручают нарезанные за ближними сопками садовые участки, которыми так гордится комбинат. Раз их показали приезжим немцам. Те удивились, не обнаружив ни выложенных камешками дорожек, ни нарядных клумб, а лишь огурцы под пленкой да картофельные грядки.

Обычная зимняя еда – вареная картошка с ломтем кеты домашнего засола.

Потому, хотя лов кеты на спиннинг требует трудно добываемых и дорогих лицензий, а сеть и вовсе вне закона, все балконы города увешаны гирляндами дармовой самосольной рыбы и сохнущих сетей.

Тут нельзя быть мужчиной и не браконьером.

Когда идущие с Тихого океана косяки достигают Амурска, в городе начинается рыбная лихорадка, по местному – «фестиваль».

К инженерам-лесохимикам, инструкторам по технике безопасности, передовым рабочим и непередовым, к учителям, тихим плановикам, шоферам автобазы и работникам теплосети, не говоря о начальстве, традиционно питающем любовь к пикникам на воде, возвращается первобытная охотничья удаль. Они берут отпуска, отгулы или просто исчезают с рабочих мест, грузятся в быстроходные лодки и катера с отменной оснасткой и на пару недель превращаются в аборигенов, в речных людей. Они ловят кету, говорят о кете, потрошат и солят и едят – кету, кету, кету.

По всей шири реки в эти дни снуют, точно водомерки, задерживаются ненадолго на месте, выписывают дуги легкие алюминиевые лодки, с которых бледнолицые пытаются перехватить косяки, идущие от устья волнами, то поднимаясь к поверхности, то едва не касаясь брюхами илистого дна.

Бессильный рыбнадзор объезжает их стороной, изредка отбирая сети или довольствуясь мздой.

На реке жирует местное начальство, знакомые и гости начальства, собственные приятели и делящиеся уловом «испольщики» – у рыбнадзора тоже дети. Поди угляди среди этой массы вовсе бесправных браконьеров, орудующих на свой страх и риск.

А вечерами в укромных заводях, в зарослях тальника загораются десятки и десятки костров. Там, возле вытащенных на берег моторок и сохнущих снастей, хозяйственно натянув брезентовые вигвамы, рыбаки выпивают и закусывают, хвастают удачами и держат военный совет.

В кустах темнеют прикрытые ветвями бочки со свежепосоленным уловом.

При свете бензиновой лампы умелец в круглых очках возится с разобранным лодочным мотором.

И чей-то сын-подросток, уютно устроившись на корме катерка с буханкой в руке и зажатой в коленях литровой банкой икры, лениво зачерпывает ложкой и жует, любуясь на испещренную светлыми полосами и пятнами смеркающуюся водяную даль.

8.

Владивосток.

Текущие с сопок булыжные волны улиц, по которым, как с американских горок, катится мимо универсальных, продуктовых и военторговских магазинов разноглазая толпа.

Базальтовые гроты входов в учреждения, где чудятся генеральские фигуры швейцаров в галунах, отраженные в глубине зеркальных стекол.

Бывшие банки, торговые дома и правления пароходных обществ, хранящие память о временах, когда тут зарождалась и собиралась богатеть вторая Россия.

Деревянные настилы пляжей под боком многоэтажных гостиниц.

Голубой Амурский залив со стотысячедолларовыми яхтами, положенными на его гладь, как музыкальные инструменты на крышку рояля.