Голубые следы - [13]

Голубые следы на снегу.

1941

«Дорога торная, дорога фронтовая…»

[1]

Дорога торная, дорога фронтовая,

Поникшие сады, горящие стога,

И в злой мороз, и в зное изнывая,

Идти по ней и вечность постигать.

Такая в этом боль,

     тоска кругом такая

В молчанье деревень

     и в дымном вкусе рос…

Дорога торная, дорога фронтовая,

Печальная страна обугленных берез.

5/IX–1941

«Мне легко ходить по свету…»

Мне легко ходить по свету,

Шевеля листвою слов,

Мне не надобны советы

Критикующих ослов.

И в боях кровопролитных,

Где дрожат и не ужи,

Мне не надобны молитвы,

Я и так останусь жив.

Если ж путь уже измерен,

Если сочтены года,—

Я хочу упасть, не веря

В то,

      что умер навсегда.

Не поймут моей дороги —

Голубой,

      как луч сквозь дым,

Люди медленного бога,

Люди маленькой звезды.

4/XI–1941

«Мне снятся распечатанные письма…»

Мне снятся распечатанные письма,

И блеск пера на цензорском столе,

И кляксы черные. О, сколько, сколько лет,

Как на сукне зеленом повелись Вы.

И ручка в поисках измен, как

   пистолет,

И радость мимо, горе — мимо,

   счастье — мимо.

О жесткая войны необходимость,

О сгустки чувств людских

   на цензорском столе.

14/XI–1941

Путеводное

В боях мы не грубеем — только руки,

А сердцем стали, кажется, нежней.

Нас осеняют светлые хоругви

Любви к народу, к родине, к жене.

Без жалоб мы пускаемся в дорогу,

И где-нибудь, на энском рубеже,

Последний шаг мы отдадим народу,

Последний вздох — оставленной жене.

Мы потому уверены в Победе,

Нам потому неведом жалкий страх,

Что юность наша с мужеством —

   соседи,

Что нежность наша — ярости

   сестра.

9/I–1942

«Это — город Ташкент…»

Это — город Ташкент,

      перекресток далекой разлуки.

Путь к тебе на восток,

      мой маршрут убегает на запад.

Над забитым вокзалом —

      зимний ветер дорожной разрухи

Теребит, будто флюгер, прокисший,

      зачумленный запах.

Оттолкнувшись звонками

      от сыпнотифозных плакатов,

Поезд бросился в ночь,

      кукарекнув простуженным горлом.

Кто мне может помочь разобраться:

      это поезд ли мчится на запад,

Или мир на восток вместе с сердцем

      моим непокорным?

Непокорное сердце мое!

      Весть из дому, как дар, ожидая,

Мы сквозь битвы пройдем,

      завоюем любые твердыни,

Мы пройдем сквозь разлуку, любую беду

      побеждая,

Чтоб вернуться к тебе, дорогая моя,

      невредимым.

Это будет в Ташкенте, в Москве

      иль на занятых землях немечьих…

Я не знаю еще ни минуты, ни часа,

      ни года.

Только это свершится на улице

      Радостной встречи,

На проспекте Победы,

      у площади Счастья народов.

23/I–1942

«Мы жили странными порядками…»

Мы жили странными порядками,

Но все же, все же — хорошо!

Гордились девичьей прядкою,

Искали рифму к «Равашоль».

Все наши песенки под окнами,

Все нарушенья тишины,—

Все это было перечеркнуто

Одним движением войны.

Любимая, пойми тоску мою:

Не страх погибели в бою,

Пойми, о смерти я не думаю

И, если хочешь, не боюсь.

Я болен грустью, как экземою, —

Ведь если даже не умрешь, —

Ни песен наших, ни друзей моих,

Ни молодости не вернешь.

30/I–1942

«Обыденный день превращается в вечер…»

Обыденный день превращается в вечер.

Скамейки еще не успели остыть.

А в парке уже начинается вече

Друзей моих — умных, веселых, простых.

Но ветер и лбы, и скамейки остудит,

Обыденный вечер — обычная ночь…

Но встал человек

   в старомодном костюме,

Рукою взмахнул — и обыденность прочь.

Оркестр, в грозу превращающий будни,

С раскатами грома мешающий медь!..

Неужели, ребята, мы больше не будем,

Как летние ливни, в аллеях шуметь?

Идут легионы на запад без страха,

Мне этого мало, мне надо скорей,

Чтоб снова взмахнул своей палочкой

   Рахлин

В затихшем саду на высокой горе.

15/II–1942

«Смиренно дождавшись, чтоб стаял лед…»

Смиренно дождавшись, чтоб стаял лед,

Зиму проспав, как медведь в берлоге,

Весною на задние лапы встает

Самая подлая биология.

И сердце, припомнив интимный покой,

Томит соловьем и кукует кукушкой…

Война ведь не только холодный окоп,

Не только патроны, снаряды и пушки.

Есть у войны и другое лицо —

Страшней, чем гримаса ограбленных

   дочиста,

Война — это хриплая ругань бойцов

И жуткое женское одиночество.

Нам враг своей кровью заплатит за кровь,

Своею разрухой за нашу разруху,

И взорванным кровом — за взорванный кров…

Но чем он заплатит за нашу разлуку?..

14/III–1942

На рождение дочери

Я не знаю, как писать об этом, —

Маленькая девочка пришла.

И, дыханьем радости согреты,

Рушатся и мысли, и дела.

Ей, конечно же, еще неведом

Давний и нехитрый мой расчет,

Что она назначена полпредом

Даже до рождения еще.

Ей дано, как маяку в тумане

Океана одиноких дней,

Сделать каждую улыбку маме

Постоянной нотою моей.

20/III–1942

«Не нужно слов. Слова бывают лживы…»

Не нужно слов. Слова бывают лживы.

Не нужно клятв, произнесенных вслух.

Но если мы с тобою будем живы —

Поверит мир в предназначенье двух.

Наверно, мы смешны, как могикане.

Пришла война, мгновенно развалив

Не слишком прочно пригнанные камни

И верности, и чести, и любви.

Погас в сердцах последний чистый лучик,

Возлюбленных забыты имена.

И таинству совокупленья учит

Чужих невест приезжий лейтенант.

Но мы с тобой… К чему пустые речи?

Не нужно клятв, произнесенных вслух.

И если суждено свершиться встрече —

Поверит мир в предназначенье двух.

30/III–1942