Голубые родники - [37]
Заветный камень
Родные мои, как хочется жить! Как хочется еще раз встретить рассвет над родным Доном, припасть губами к росистой траве…
Сделайте это за меня. Когда меня поведут на казнь, я не буду жалеть о том, что не успела…
Предсмертная записка Кати Мирошниковой.
Возле устья Песковатки высится у Дона камень — огромный, серый, покрытый пылью, весь потрескавшийся. Мимо едут машины, проходят пешеходы. Приглядевшись внимательнее к каменному излому, увидишь двух богат в смертной схватке.
Здесь взяли фашисты Катю Мирошникову. Здесь расстреляли ее сентябрьским утром 1942 года.
Много лет уже, как в степи придонской ковыля не осталось, а здесь, у камня заветного, он живет. В зной и жару когда пересохнет, потрескается вся земля, ковыль еще пуще цветет. Зимой, в метель, степь укроется снегом, а ковыль кудлатый опять ветрам кланяется. Сеча случится, костьми землю укроет, он и сквозь кость пробьется, не остановишь..
Летом 1942 года возле расщелин камня была партизанская явка. На окрестных дорогах грохотали гусеницы вражеских танков, слышались окрики немецких часовых, но глухими тропками пробирались к заветному камню люди И наутро в станице, где, казалось, притихла и замерла жизнь, где не слышно стало девичьих голосов и не перекликались, как прежде, через плетни казачки, из одного куреня в другой ходили по рукам серенькие листки с подслеповатыми печатными буквами — подпольная газета «КоммунистДона». Еще передавали из уст в уста новость: где-то под боком, на той стороне Дона, действует партизанский отряд — свой, мигулинский, называется он «Донской казак». А потом начали взлетать на воздух немецкие склады с боеприпасами, падать в ночи под пулями и тесаками патрульные и часовые. Немцы организовали повальные обыски по казачьим куреням и базам, назначили большие деньги за выдачу партизан, но поймать никого не удалось: в станице остались старики, женщины да дети.
Была в этом партизанском отряде девушка, звали ее Катей. До войны она была учительницей, секретарем райкома комсомола. Когда немцы подошли к Дону, стала партизанкой. Надевала простенькую выцветшую кофточку и заплатанную юбку, шла по станицам и хуторам, куда посылало ее командование. Человеком она была известным, неровен час — предатель сразу мог опознать (а они тоже попадались, из выползших на свет белобандитов да кулацких сынков) И все-таки шла. Притворяясь блаженненькой либо «насильно угнанной советскими властями рыть окопы», плелась с тощей котомкой по степным большакам, блуждала, вроде бы не зная дороги, возле немецких аэродромов. Все видела, все запоминала, и потом командование гвардейской дивизии державшей фронт за Доном, наносило на карту собранные Катей данные: где находится враг, какова его сила, куда послать бомбардировщики.
Однажды она нарвалась на засаду, и два дюжих фрица преградили ей дорогу. Она выхватила спрятанный под кофточкой пистолет, выстрелила в упор, уложила одного, а потом и другого немца и скрылась в камышах. Раненная в плечо, добралась до партизанской базы возле заветного камня. Ее хотели переправить в госпиталь — отказалась наотрез. Отлежалась с неделю, снова ушла в разведку.
…Было это за два дня до партийного собрания в партизанском отряде, на нем должны были рассматривать Катино заявление о приеме в партию. Но дело не ждало — ночью она вплавь переправилась на другой берег Дона, пошла в Мигулинскую. И не вернулась… На рассвете 30 сентября привели ее гитлеровцы к этому камню и расстреляли…
В Мигулинской станице в школе имени Кати Мирошниковой я читал текст партизанской клятвы, подписанный ею. Листал ее любимые книги. Видел орден Отечественной войны II степени, которым посмертно награждена она в двадцатилетие Победы. И еще — решение о том, что Екатерина Александровна Мирошникова навечно зачислена в списки областной комсомольской организации. Я долго всматривался в фотографию этой маленькой и худенькой девушки, прозванной за подвиг «донской Зоей». Не написано о ней пока ни книг, ни песен, а люди знают ее, и не только в станице — по всему среднему и нижнему Дону.
Я так много рассказываю о Кате Мирошниковой потому, что и в Мигулинскую заехал, чтобы поглядеть, откуда была опа родом. По этим вот кривым немощеным улочкам ходила она в школу, здесь вот сажала с подругами топольки пескам наперекор, у этих плетней пела под гармошку на вечеринках и первую любовь здесь узнала, хоть и безответную… Девятнадцать лет прожила на свете и столько успела принести и дар людям!
В отряде Подтелкова, расстрелянном белобандитами за пять лет до того, как родилась Катя, был двадцать один казак из станицы Мигулинской. Один из них — ее дядя Василий Мирошников. Наверное, не только у былинного Егорушки, что сразился у заветного камня с Мигулой-ханом, училась Катя мужеству.
…Совхозный «газик» подвез меня к устью речки Тихой — здесь была главная база отряда «Донской казак». Среди густых зарослей камыша еще и сейчас можно разглядеть остатки партизанских землянок и завалов на просеках. У реки Тихой дремотное течение, спокойный нрав, даже вешние разливы проходят здесь без буйств. Казачьи лодки, невесть когда и кем выдолбленные из тополиных стволов в два обхвата, водяные лилии в омутах… И рядом плавают мелкие листочки чилима — водяного ореха, реликтового растения, которое каким-то чудом уцелело лишь в дельте Волги да в таких вот озерах, затерянных в придонской долине. Спит под июльским солнцем Тихая река, и не верится, что давала она в трудную пору силы партизанам, защищавшим родной край.
