Голубые луга - [61]

— А я «Шипр», — сказал Шурка, — брата премировали флаконом. Я каждый день нюхаю.

— А в этом озере водится кто? — спросил Федя.

— Да кто ж тут еще будет водиться, когда это чертякино место? — удивился Шурка.

— А клады есть здесь? — спросил Федя.

— Конечно, есть! Где их нет? А здесь бояре жили. Им было чего от глаз хоронить.

— А чего бы ты с кладом сделал? — спросил Леху Шурка.

— Да ничего. Нашел бы, поглядел и оставил все как есть, до того, как в полный ум войду. Тогда бы и решил, что делать.

— А я бы государству сдал! — загорелся Федя. — На подводную лодку. В газетах бы написали.

— А я бы сдал на самолет, — встрял Шурка, — и наказ бы сделал: как вырасту, чтоб меня на летчика выучили.

— Несмышленые вы еще! Пошли коров перегоним, — поднялся с земли Леха. — У костра тепло, да коровам тут за каждой травинкой попинаться надо.

Погасили костерок, погнали коров еще дальше. Лес скоро кончился. Зазеленело впереди болото.

— Федька, беги наперед, заворачивай! Увязнут — хватим горя, — приказал Леха.

Федя помчался отрезать коровам путь к болоту. Завернул. А назад не торопится.

— Ребята! — зашептал он. — Птица кака-ая!

— Цапля! — определил Леха и засвистал по-разбойничьи.

Цапля замахала огромными крыльями, задергалась, повисла, скрючившись, над землей, опять замахала, замахала, словно половики встряхивала от пыли, нескладно, неумело. А поднялась, убрала длинные ноги и пошла кружить — красиво, широко.

— Вот как надо летать! — прошептал Федя. — Я же знал, что вот так и надо. Сначала оторваться от земли, потом повиснуть…

— Ты что, летал, что ли? — спросил Шурка.

— Во сне, — сказал Леха.

Федя кивнул.

— Во сне… Но если запомнить все движения, если сжаться, набрать побольше воздуха в грудь…

6

— Сегодня после обеда пасем возле пруда, — сказал Леха.

— Купаться, что ли, будем? — спросил Шурка.

— Да уж пора, май на исходе.

— Так ведь холод стоял. Вода не прогрелась.

— Ничего! Чем холодней, тем горячей.

Федя понял эту мудрость, когда сиганул в пруд с разбегу, зажмурив глаза, — обожгло. Вода была холодная, как кипяток.

Через неделю купались без всякого геройства: прогрелась вода.

— Ну что, Федька, поплывем на остров? — спросил Леха.

— Поплывем, — откликнулся Федя, а сердце у него — в комочек: далеко до острова.

Поплыли. Леха сразу же опередил Федю, тот погнался за ним и выбился из сил. Оглянулся — далеко до берега, а до острова, может, и ближе, но назад приплыть сил не хватит. Повернул Федя, а руки не слушают его, не гребут.

— Федька, ты чего? — испугался с берега Шурка. — Тонешь, что ли?

— Кажется, — прошептал Федя.

— Леха! — заорал Шурка. — Федька тонет!

— Иду! — Леха нырнул, подплыл, подал Феде руку, а тот — и силы откуда взялись — сиганул Лехе на шею.

Леха под водой бьется и тоже ни с места. Рванулся, нырнул, скинул Федю. Повернулся на спину, поплыл, себя не помня.

Шурка кинулся к Сторожке, за взрослыми.

А Федя и плыть не плыл, и тонуть не тонул. Барахтался. В голове туман.

«Сдаваться надо», — сказал себе.

Опустил руки, пошел погружаться, но тотчас рванулся к воздуху.

— Не-ет!

Леха сидел на берегу, глотал воздух. Федя видел это. «Не могу же я больше», — сказал он себе опять и подумал, что так не утонешь, нужно воды наглотаться. Открыл рот — противно, закашлялся, забился.

По плотине трусила бабка Вера.

— Леха, а ну-ка на плот!

Шурка и Леха кинулись к плоту. Как сами-то не догадались.

Федя протянул им руки. Ухватились, дернули, заволокли на дощатый помост. Положили. Федя сел, но тут же лег. Туман в голове. Туман и туман.

На берегу стали откачивать. Федя вырвался из рук:

— Я не пил.

Бабка взяла его под мышки, повела к дому.

— Пальцы в рот сунь, пусть вырвет.

— Я не пил воду, — сказал Федя, передвигая мягкими, как водоросли, ногами.

Феликс сидел на пороге, бабка велела ему стеречь дом. Кинулся к Феде, повис на нем:

— Братик мой! Братик!

Федя поцеловал Феликса в мокрые щеки.

— Обошлось, чего ты?

Слух докатился до Красенького, прибежали мужики — искать утопленника.

Слушали героя Шурку — Леха угнал коров — качали головами.

— Ишь, не захотел, значит, смерти.

Мчалась через луговину к пруду мама, Федя увидел, выскочил на крыльцо.

— Мама!

Обернулась. Пошла к дому. Дошла до привязанного телка, обняла его и села на землю.

7

— А что же с ним делать? — Федя держал в руках вороненка.

— Чего-чего?! — Леха взял у Феди птицу. — Смотри.

Зажал голову в руке и сильно встряхнул: голова осталась в руке, обезглавленная птица билась у ног.

— Ничего не может, а еще в лесу живет! — рассердился Леха. — Таскай хворост.

«Я тоже вот так вчера бился, — думал Федя о своем страшном заплыве. — Вчера».

Федя натаскал хвороста и ушел собрать коров, уж больно разбрелись. Ушел от костра, от ребят, от воронят. Оглянулся, не видят ли? Лег за бугорком, среди пахучих кубышек, положил голову на землю, раскрыл глаза. Над ним между деревьями строгое кружево паутины. Чудо неведомой жизни.

Поверху гулял ветер. Березы играли листвой. Что-то перебегало там с ветки на ветку, сверкающее, что-то крутилось, прыгало.

«И кто-нибудь там живет, на вершинах, — подумал Федя, — и кто-то живет в корнях трав, и под землей, и в глубине земли».

«Сколько живого!» — Федя сказал себе это. Он был с ними, с живущими, с бегающими, летающими, плавающими.