Голубые эшелоны - [74]

— Первое орудие на передки! — вскочил на коня и помчался на батарею.

Захватив с собой одно орудие, он поскакал прямо на скрежет и лязг — самого танка все еще не было видно. Внезапно комбат увидел, что за металлическим лязгом двигалось какое-то красное пятно. Это, конечно, был раскаленный конец выхлопной трубы позади танка. Прекрасная цель! Наводчик нацелил орудие прямо на это пятно. Когда от разрыва снаряда содрогнулась земля, на фоне золотого сияния четко обозначились контуры огромного, похожего на корабль танка. Он продолжал ползти. У наводчика еще сильнее застучало сердце. Выстрелил вторично. Танк, словно обжегшись, подпрыгнул на месте, заскрежетал и, задрав вверх рыло, остановился. Вокруг башни замигали огоньки пулеметов. Артиллерист выстрелил в третий раз и выругался «Может, хоть этим подавишься, проклятый!»

Пулеметы танка замолкли. Теперь танк лежал уже боком, и люки его уставились в темное небо, на котором померкли звезды. Через голову командира батареи просвистел снаряд и упал где-то справа — там, где замигала точно такая же красная точка.

Снова взяв орудие на передки, командир в пылу еще неизведанного азарта, точно борзая за зайцем, погнался за третьим танком, который упрямо полз на Каховку. Дорогу им пересекла упряжка, тоже с одним орудием, из соседней батареи. Командир ее, словно на футбольном поле, весело выкрикнул:

— Одного уже расквасил, и этот не уйдет!

Танк, приближавшийся к Каховке, почему-то остановился, и его раскаленная выхлопная труба позади поднялась вверх. Вокруг вспыхивали огни и беспорядочно трещали выстрелы. Подъехав ближе, командир батареи увидел в предрассветной мгле смутные силуэты красноармейцев, сбегавшихся из Каховки. Один блеснул зубами и крикнул командиру батареи:

— В нашу баню провалился. Теперь попарятся их благородия!

Из танка, зарывшегося носом в яму, трещали выстрелы. Команда, наверно, ждала свою пехоту, но позади, там, где были окопы, уже было тихо. Красноармейцы, обступив высокого широкоплечего командира с огромными усами, чего-то настойчиво от него добивались. Командир батареи узнал того всадника, который проскакал с орудием мимо его командного пункта. Теперь он, подталкивая согнутым пальцем усы, уговаривал красноармейцев:

— Точка! Коли он наш, зачем его портить! Нам разве не нужны танки? А их пехота сюда уже не дойдет: на проволоке повисла, и офицерская рота также. Их благородия отстали от танков, и из атаки пшик получился.

Подъехал ординарец и отрапортовал:

— Товарищ начдив, дивизия уже вышла на переправу.

Красноармейцы только теперь увидели на гимнастерке широкоплечего командира два ордена Красного Знамени и почтительно пропустили его к лошади.

Савченко смотрел, мигая заспанными глазами, на огонь плошки. И только когда начальник разведки кончил говорить, он сообразил, что их команду посылают в дозор.

Уже вторую ночь дивизия продвигалась по тылам врага, направляясь на восток. В селах могли стоять арьергардные части белых, поэтому дозор ехал настороженно. Ровная степь позволяла растянуться в длинную цепь. Ночь была темная, от Сиваша в степь наплывали влажные туманы.

Савченко ехал крайним и, дремля, сладко мечтал о теплой хате.

Немного погодя он услышал впереди конский топот. Оглянулся на своих, но никого не увидел и не услышал. Наверно, его конь, не чувствуя поводьев, давно шел куда вздумается. Всадники приблизились, и Савченко увидел двух казаков. В первую минуту у него от страха отнялся язык. Лошади мирно терлись мордами и звякали удилами.

— Ты куда едешь? — спросил наконец казак.

Савченко вздрогнул, словно его окатили холодной водой, и скороговоркой ответил:

— Вас ищем, сто чертей вам в глотку! Сотник приказал мне одному ехать дальше, а станичник чтоб поехал со мной. У нас секретное поручение.

На голове у Савченко была кубанка, звездочки в темноте не было видно, и казаки, ничего не подозревая, решили, что с Савченко, с его «секретным поручением» поедет старший казак. Он был сухой, высокий и с бельмом на одном глазу. Молодой казак поскакал дальше, а Савченко, со станичником повернули куда-то в сторону.

— Что там еще за секретное поручение? — спросил скрипучим голосом казак, когда они углубились в степь.

— А ты из какой станицы, что такой нетерпеливый?

— Ну, из Митякинской, — сердито проворчал казак; от него тянуло перегаром водки и плохого табака. — Может, опять брать языка?

— А что б ты сделал, если бы красного поймал?

— Да что и всегда. В штаб Духонина его!

— Тогда давай сюда оружие!

Казак, не понимая Савченко, вопросительно уставился на него единственным глазом и увидел перед своим носом дуло винтовки.

— Чего дуришь, сопляк?

— Вот я тебе покажу сопляка. Снимай шашку, дьявол проклятый! — И он ткнул его стволом винтовки в подбородок. — Так ты нас в штаб Духонина отправляешь? Значит, к стенке? А мы с вами, чертями, цацкаемся!

Ошалело хлопая одним своим глазом и все еще не понимая, откуда здесь мог появиться красноармеец, казак, чертыхаясь, кинул на землю шашку. Берданку Савченко вырвал у него из рук сам и взмахнул ею, показывая, куда ехать.

Из темноты уже выступали редкие огоньки Синбайских хуторов.