Голубые эшелоны - [72]

— Задание выполнено, товарищ начдив, на правом фланге спешенный эскадрон. Только теперь их стало поменьше — кое-кого насмерть порубили, а кое-кто уже на карачках пополз.

— Еще и такое видели — вроде бы танк… ползает по шоссе, — добавил другой.

— Истинная правда! — подтвердил Савченко.

Пархоменко усмехнулся: разведка всегда изображает увиденное страшнее, чем оно есть на самом деле, однако на всякий случай приказал одной батарее стать возле шоссе. Скоро обнаружилось, что на этот раз Савченко не преувеличил. Танк был не один, а целых два. Пронзительно скрежеща, похожие на черепах, они медленно двигались по шоссе навстречу цепи, но, видимо, искали лошадей, которых коноводы держали в овраге. Пархоменко прискакал на батарею.

— Прямой наводкой, чтобы прямо в лоб, — сказал он, азартно потирая руки, — начинай!

Батарея, с каждым выстрелом уменьшая дистанцию, выпустила несколько очередей, но волнистый профиль местности помогал танкам легко прятаться от обстрела и они упрямо ползли вперед, по обе стороны шоссе расстреливая красных из пулеметов. Пархоменко плюнул под ноги командиру батареи и поскакал в полк. Догнав командира полка, он язвительно спросил:

— Должно быть, о барышне мечтаете? — и затем крикнул так, что даже конь испугался: — Гранатометчиков давай!

Гранатометчики подползли к шоссе с обеих сторон. Танки уже подходили к оврагу, и Пархоменко круто повернул коня, раздирая ему рот удилами, и погнал прямо на танки, которые уже поднялись на холм.

— Бросай, бей в точку! — закричал он во весь голос и сам схватился за гранату.

На шоссе разорвалось сразу несколько гранат, поднялся столб дыма, и оба танка, будто споткнувшись, ткнулись носами в землю и замерли.

После первой же атаки стало очевидно, что без значительных потерь овладеть городом лобовым ударом не удастся. Враг держал в своих руках высоты, господствовавшие над всеми подступами с востока, и располагал гораздо большим запасом снарядов. Пархоменко раздраженно чесал затылок: польская пехота все еще лежала, зарывшись в землю, и не давала возможности для конной атаки. Четвертой дивизии помощь конницы тоже была не нужна. После полудня на командный пункт на опушке леса приехали командарм Буденный и член Реввоенсовета Ворошилов.

— Что это нынче, начдив, твои хлопцы не веселы? — сказал Ворошилов, кивая на линию фронта, где шла вялая перестрелка.

— Слышат, как поляки смеются, — ответил с кривой улыбкой Пархоменко.

— А если б их пощупать сзади? — спросил сухой проворный и статный Буденный, пряча усмешку под длинными пушистыми усами.

Пархоменко блеснул глазами и подтолкнул усы пальцем.

— Тогда смеяться будем мы, товарищ командарм. Ручаюсь, через два часа буду в городе, если даже одну бригаду и здесь оставлю.

— Лучше до вечера подождать, — ответил командарм, как уже о решенном вопросе, — по железной дороге ползет бронепоезд, может всю кашу испортить.

Пархоменко не мог дождаться вечера. Воспользовавшись тем, что передняя цепь залегла за холмами, он незаметно посадил дивизию на конь и перелеском поскакал на запад. Впереди дивизии в разведку пошел эскадрон, которому было приказано снять все вражеские заставы без выстрела. Опускались вечерние сумерки, они скрадывали силуэты всадников, на востоке по-прежнему гремела артиллерийская канонада и небо беспрестанно мигало от огненных сполохов.

Первая бригада подошла к городу с запада, когда уже смеркалось, и остановилась, готовая в любую минуту ворваться в кривые улицы притихшего перед боем города. Вдруг с околицы долетел выстрел, затем другой. Третий уже послышался дальше.

— К бою готовьсь! — прозвучал голос начдива. Кони вздрогнули, запрядали ушами и нетерпеливо затопали на месте.

В сумраке показался всадник и еще издали крикнул:

— Один убежал, а остальные готовы! Пленный рассказал, что будто бы сюда целый полк конницы скачет.

— Сабли! — снова раздалась команда. — За революцию!

Топот тысячи копыт ворвался в темные улицы и переулки и пронесся к центру. Тысячеголосое «ура!» слилось в сплошной гул, от которого у одних сердца радостно бились, а у других каменели от страха. По улицам в панике бежали солдаты, гремели телеги, трещали выстрелы, но их уже глушил топот копыт.

Впереди цепи скакал, смеясь и крича, со своим военкомом начдив Пархоменко.

— После боя, дружище, будешь меня отчитывать… Руби, хлопцы! Все сало пропало, изведут паны на пятки!..

Из боковой улицы выскочил эскадрон улан и умело бросился навстречу.

— Люблю таких! — крикнул Пархоменко и первого же вместе с конем свалил на мостовую. — Храбрые уланы! — И ударил по голове второго. — Да не за то бьетесь, дурни! — Третий повернул коня, но, проколотый в бок, сполз с седла. — Туда вам и дорога, чертовы дети!

Остальные, смятые и оглушенные налетом красной конницы, повернули лошадей и уже высекали подковами искры из мостовой.

В центре города часто застрекотали пулеметы. Бой закипал и пенился уже на площадях, куда встревоженные белополяки стягивали свои части, чтобы удержать хотя бы дорогу к отступлению на север. Этим путем они и отошли ночью, а на рассвете Четырнадцатая кавалерийская дивизия захватила весь город.