Голубые эшелоны - [35]

В балке лежала усадьба — возле круглого пруда над крутыми берегами в плакучих ивах. Такие же ивы в белом инее, как в парче, склонялись с обеих сторон над плотиной, которая вела к усадьбе. Все это выглядело как в сказке.

— Как тут хорошо! — вырвалось даже у встревоженной Нины Георгиевны.

За мостиком показался темный дом и еще несколько строений. Из дома сквозь щели в ставнях полосами вырывался свет и манил из холода в теплую комнату.

Добравшись до двора, Лец-Атаманов удивился. У ворот в каком-то хаотическом беспорядке стояли артиллерийские запряжки, — одни лишь передки со снарядными ящиками. Нетрудно было понять, что разбитая батарея потеряла не только обоз, но и свои орудия. В темноте возле лошадей возились какие-то фигуры, вворачивая после каждого слова злобную, раздраженную ругань. Над запряжками столбами стоял пар, и на весь двор разносился едкий запах лошадиного пота.

— В чем дело, панове, какой вы части?

Один грубо выругался, другой злобно передразнил: «Панове, панове», но Лец-Атаманов все же выяснил, что это была легкая батарея из отряда «Запорожская Сечь» и что часа два назад их разбила Красная Армия верстах в десяти отсюда.

Зрелище было жалкое. Растрепанные казаки садились на лошадей, чтобы снова бежать дальше под прикрытием темной ночи.

Нина Георгиевна тоже обошла почти все запряжки. Заглянула даже в тачанку с пулеметом, стоявшую поодаль.

15

В доме, куда они вошли, был подлинный разгром.

В дверях гостиной столкнулись с командирами батареи — они, нагруженные кульками с продуктами, прощались с хозяином. Высокий, осанистый, с сединой в волосах и с коротко подстриженной бородкой, хозяин озабоченно пожимал им руки и, оглядываясь назад, бросал:

— Маша, успокойся, ну, успокойся. Сейчас и мы поедем.

Заметив на шапке Лец-Атаманова белый султан, хозяин сразу определил его чин в армии и искренне обрадовался:

— Очень приятно, очень приятно. Вот видишь, Маша, к нам еще гости пожаловали, а ты говоришь, что нас все покинули. Мы тут как на острове.

Маша, полная дама с мокрым платком у глаз, лежала в столовой на диване. На столе в беспорядке стояли недопитые бутылки старых вин и холодная закуска.

Дама истерически всхлипывала и монотонно причитала:

— Боже, боже мой…

— Успокойся, Маша! Боится, как бы не захватили большевики, — пояснил хозяин, приглашая присесть к столу. — Достал из погреба самые старые вина. Все равно думаю бежать.

— Куда?

— Да куда же, если не за границу: там не достанут.

— А разве нельзя остаться на месте? — спросила Нина Георгиевна.

— Пока свои были — сидел. Меня мужики прямо на руках носили, а этой зимой я еще отдал им почти задаром десятин сто земли.

— Всю отдали?

— Да десятин триста и себе оставил. Надо же с чего-то жить. Как они узнают, что их пан уехал, будут жалеть, сердечные. Маша, ты бы все-таки присмотрела, как там девчата укладывают вещи. Этим скотам сколько ни угождай…

Дама, монотонно причитая «боже, боже мой…» — вышла в соседнюю комнату, где второпях ворочали сундуки.

— Ну как же там батька Петлюра? — спросил хозяин, присев к столу. — Ведь это мой воспитанник. Я вам сейчас покажу.

Из груды книг, уже лежавших возле библиотечного шкафа, он вытащил синюю школьную тетрадь и показал Лец-Атаманову.

— Собственной рукой переписывал Симон Васильевич. Еще когда моим учеником в духовной семинарии был. Видите, еще тогда он увлекался песнями.

Лец-Атаманов развернул тетрадку. На отдельных страницах четким круглым почерком были старательно переписаны песни. В глаза бросились «А в Києві на риночку», «Приїхали три козаки», «Ой, час, пора до куреня», «Із-за горы сніжок летить» — всего в одной тетради до сорока. Хозяин набожно прижал тетрадь к груди и сказал:

— Берегу как память. И кто бы мог подумать, что из Симона… Петлюра выйдет. Ну, помогай ему бог.

Из разговора выяснилось, что Лец-Атаманов действительно заблудился. Местечко лежало далеко в сторону, и отсюда до него было еще верст семь, и то если перебраться за рощей через овраг.

— Но что же вы застанете в местечке? Комендант собирался выезжать еще вчера.

— А может, там какая-нибудь пехотная часть осталась?

— Куда там! Они от железной дороги и на версту не отходят. На той неделе здесь, возле усадьбы, почему-то сел самолет. Вкатили его во двор, а летчики как уехали, так только их и видели. Я звонил уже и на станцию. Ведь целехонький аэроплан — и бросили.

— А где он? — спросила поспешно Нина Георгиевна.

— Стоит у коровника.

— Так мы, может, еще застанем все-таки кого-нибудь в местечке и пошлем забрать. Вы его не ломайте.

Вдруг под самым окном раздались выстрелы: один, второй.

Все переглянулись, Лец-Атаманов и хозяин заметно побледнели, а дама в другой комнате снова забилась в истерике.

— Боже, боже… поехали…

— Что это значит? — спросил Лец-Атаманов.

— Да, что это такое? — проговорил и хозяин. — Ружей вроде бы ни у кого из прислуги не было, а сечевики уже выехали.

Лец-Атаманов побледнел еще сильнее. Две пары глаз смотрели на него с вопросом и с надеждой. Он не выдержал, схватил карабин и кинулся на крыльцо. Нина Георгиевна с каким-то особым любопытством подбежала к окну. Сквозь расписанные тонкими ледяными узорами стекла она не могла ничего разобрать и начала часто дышать на стекло. Опять послышался выстрел.