Голубые эшелоны - [33]

— Чижик, что там болтают? — спросил Лец-Атаманов, позвав его к себе в купе.

— Да разве их разберешь? Одни говорят — в самом деле расстреляют, а другие говорят — черта с два.

— То есть?

— Никто не захочет.

— А ты?

— Что вы, пан сотник? Я не знаю даже, откуда винтовка заряжается.

— А если мы тебе будем давать по бутылке на день?

— Что вы, что вы, пан сотник? Да пускай она сгорит, я ее больше и в рот не возьму.

— А такую видал? — и сотник поболтал перед его носом бутылкой с янтарной калгановкой.

Чижик заморгал глазами, зачмокал губами и уже умоляющим голосом сказал:

— Пан сотник, что угодно, холуем буду, вором для вас стану, только не делайте из меня палача. Я через эту проклятую водку человеческий образ и подобие потерял, а ведь был когда-то человеком. Два факультета окончил.

— Врешь!

— Вот видите, я и сам уже перестаю в это верить. Что вы хотели сказать?

— Ты, конечно, видел прокламации, которые появились среди казаков?

Чижик закивал головой.

— А давно они появились?

— Кто?

— Прокламации.

— Да разве я их видел? Что вы, пан сотник, за дурака меня принимаете? Выспрашиваете и выспрашиваете. Никаких прокламаций я не видел и не знаю.

Лец-Атаманов налил стакан калгановки и отвел руку в сторону.

— Ну, говори, у кого видел? Может, даже знаешь, кто их подкинул, тогда целую бутылку налью.

Чижик посмотрел больными кроличьими глазами на калгановку, потом на хищное, как-то заострившееся в каждой черте лицо сотника и, весь передернувшись, пошел из купе, тихо бросив:

— Не знаю.

— Ах ты ж…

И сотник, закончив крепким ругательством, с силой швырнул в спину Чижику стакан с калгановкой. Янтарные струйки потекли среди осколков стекла по полу, а Чижик, весь дрожа, с мокрой спиной, как побитый пес, поплелся за дверь.

13

Уже близилась полночь, когда командиры всего дивизиона снова сошлись на совещание. Дело с осужденными осложнялось, — как и думал Рекало, казаки дивизиона начисто отказались исполнить приговор, а среди командиров тоже не нашлось смельчака. Даже бывший пристав Светлица отрицательно качал головой. Розгами отстегать, даже на смерть забить — он соглашался. Все были уверены, что в крайнем случае приговор исполнит сотник Лец-Атаманов, однако он загадочно молчал. Даже почему-то улыбался про себя. В глазах у него заметно было какое-то нервное возбуждение, как перед сюрпризом, только ему известным. Адъютант Кованый напомнил о намеках Березы.

— Бунчужного тоже нужно арестовать, — категорически сказал Лец-Атаманов. — И Кудрю, слесаря! Мне сдается, это они мутят дивизион.

— Кто, Натура? — удивился полковник. — Вы еще не знаете этого служаки. Позвать его сюда!

Бунчужный Натура когда-то служил в артиллерийском полку вместе с Забачтой, который был еще только командиром взвода. Забачта его почти не помнил, но искренне обрадовался, узнав, что Натура — однополчанин. Пожалуй, это было единственным, что связывало его с молодостью, с беззаботным житьем офицеров царской армии. Ему уже казалось, что для Натуры он был тогда «отцом благодетелем» и что бунчужный об этом не забывает.

Бунчужный пришел настороженный. Когда он входил в коридор, в раскрытых дверях за ним показалось еще несколько голов. Заскрипел снег и под окнами вагона, но полковник этого не заметил.

— Здравия желаю, пан полковник! — четко проговорил бунчужный, вытянувшись в струнку. — Приказали явиться?

Полковника приятно поразили и «здравия желаю», и выправка казака. Он снисходительно улыбнулся.

— Не забыл еще? Молодчина!

— Рад стараться, ваше высокобла… пан полковник.

— Вот вам и большевик, — сказал полковник, с торжеством глядя на командиров. — А может, и вправду, ты, Натура, уже стал большевиком? Только ты, братец, говори правду.

— Рад стараться, ваше высокобла… пан полковник.

— То есть?

Бунчужный смешался.

— Ну, они все — пролетария, а мы еще слава богу…

— А вот сотник Лец-Атаманов говорит…

У бунчужного промелькнули в глазах тревожные огоньки, но в ту же минуту он удивленно поднял брови.

— Ваше высоко… пан полковник, дозвольте и мне спросить.

— Спрашивай, спрашивай.

— Если бы вы были большевиком, что бы вы сделали?

Полковник поморгал глазами, посмотрел вопросительно на командиров, но, видимо, и они не поняли такого вопроса. Наконец он просветлел.

— Ох, и хитрый же ты хохол! Слыхали, панове, как он заставляет меня сказать самому себе: глупый вопрос! Разумеется, если бы я, упаси боже, был большевиком, так служил бы в большевистской армии, а не, а не… Ну, что я вам говорил, пан Лец-Атаманов?

— Если бы вопрос решался так просто, пан полковник, так мы ехали бы на восток, а не на запад, — возразил Лец-Атаманов, раздраженный легковерием полковника. — А отчего возле тебя постоянно Кудря вертится?

— Да у нас, знаете, и поговорить не с кем такому, как слесарь. Человек городской, бывалый, а мы с ним еще когда-то вместе на заводе работали. Ну, и вспоминаем за чаркой.

— За чаркой можно, — сказал полковник, — а ты вот что посоветуй мне, братец, как нам с этими бандитами быть?

— Я уж думал, пан полковник. Не иначе, как в местечко надо съездить…

Лец-Атаманов даже подскочил.

— Вот это правильная мысль! В местечке наверняка имеется какая-нибудь команда.