Голубые эшелоны - [31]

— Пошли, Карюк!

Они направились к вагону телефонистов. Возле него толпились казаки. Видимо, заметив сотника, из гурьбы вышла Нина Георгиевна. Она была встревожена, но старалась не показать этого.

— И вы здесь? — удивился Лец-Атаманов.

— Безобразие! — проговорила она, стрельнув сердитыми глазами на бунчужного.

Тут же топтался и Кудря. Оба они были озабочены и, казалось, чувствовали себя в чем-то виноватыми. В вагоне, похабно ругаясь, возились с пулеметом Кавуля и Смыцкий. Теперь Нина Георгиевна с оскорбленным видом обратилась к сотнику:

— Возвращаюсь с прогулки, а они опять… Женщине здесь шага нельзя ступить. Такая армия?

— Кто?

— Те же самые. Если бы не ваш бунчужный, вряд ли и спаслась бы.

У Лец-Атаманова даже в глазах помутилось: какая-то босячня осмеливается наравне с ним ухаживать за такой женщиной, как Нина Георгиевна.

— Сейчас мы положим этому конец. Что вы делаете с пулеметом?

— Заело, — ответил бунчужный. — Дармоеды чертовы. Даже пулемет не могут содержать в исправности.

— А почему он здесь? Забери к себе в вагон!

— Нема дурных, — возразил Кавуля.

— Смирно! — громче, чем нужно, крикнул Лец-Атаманов и выхватил револьвер.

Громкая команда, подкрепленная револьвером, невольно подействовала на Кавулю, Березу, Богиню и Смыцкого, бывших в вагоне. Они оставили пулемет и вытянулись, Карюк воспользовался этим и проворно стащил пулемет на землю.

— Под арест! Бунчужный, удвоить караул! Ведите на станцию!

— Давно пора! — послышалось несколько голосов.

Арестованные уже не буянили, а, только криво усмехались, удивляясь, должно быть, тому, что против них сразу поднялся чуть ли не весь дивизион.

— Кто они? — спросила Нина Георгиевна, возвращаясь с сотником к своему вагону.

— Босячня! — коротко ответил Лец-Атаманов. Он тяжело дышал и, казалось, чего-то не мог понять. — Карюк, ты сам присмотри. Поведение бунчужного… Ни на кого нельзя полагаться. Понял?

Нина Георгиевна, видимо, почувствовала, что он при ней чего-то недоговаривает, укоризненно сказала:

— А зачем таких держать в армии? Ведь это просто уголовники, а не солдаты.

— Они и пришли к нам из тюрьмы, — ответил Карюк.

Лец-Атаманов сердито вскинул на него глаза:

— Ничего не бывает без «но».

Опять послышались далекие разрывы. Они становились с каждой минутой явственнее, из степи уже долетал скрип обозов, которые тоже тянулись на запад, а эшелоны, казалось, навеки примерзли к рельсам.

— Мы когда-нибудь сдвинемся с этой проклятой станции? — спросила Нина Георгиевна, когда они вернулись в вагон. — Зачем я потратила день? Пан сотник, дайте лошадь съездить в село. Я найму там подводу.

— Нет, мы вас не отпустим, — игриво ответил сотник. — Завтра кончат расчищать путь.

— До завтра нас может нагнать бронепоезд.

Лец-Атаманов помрачнел.

— Пехота отходит с боем. У нас тоже есть орудия.

— Может, мне лучше в местечке переждать?

— До местечка, говорят, верст шесть.

— А вы придумайте какой-нибудь предлог и проводите меня.

Лец-Атаманов криво улыбнулся.

— Нина Георгиевна, дорогая, для вас я готов на все, но… Состав может двинуться в любой час.

— Все зависит от желания, дорогой… Простите, как вас зовут?

— Петр Маркович.

— От желания, дорогой Петр Маркович, — сказала она, прищурив глаза.

И этот взгляд, задержавшийся на нем, и ласковое обращение были для Лец-Атаманова неожиданностью. Он даже растерялся, но только было собрался перейти на интимный тон, как в коридор вбежал запыхавшийся младший Карюк и выкрикнул с удовлетворением:

— Арестовали! Заперли в ламповой на станции. Идемте. Сейчас совещание будет, что с ними делать?

— Расстрелять! — сказал Лец-Атаманов, обозленный тем, что из-за них он и сегодня вынужден покинуть Нину Георгиевну.

12

Полковнику Забачте все еще было безразлично — кого и за что арестовали. Совещание созвать он согласился только после настойчивых домогательств старшего Карюка, который боялся, что арестованные сбегут из-под ареста и прикончат сына.

Первым слово взял сотник Рекало.

— Я считаю, панове, — сказал он, — над бандитами мы должны устроить экстренный полевой суд. Поелику в нашей республике еще не выработаны надлежащие кодексы и даже самое положение о полевых судах, давайте придерживаться старинных национальных обычаев и современной техники. Суд, ввиду опасности, начать немедленно и о результатах довести постфактум до сведения штаба корпуса.

— Согласны! — закричали все.

— Согласен! — сказал и Лец-Атаманов. — Только поскорей. Наши отошли уже, пожалуй, к Казарной. Надо сейчас же и судей избрать.

В состав суда избрали Рекала, Лец-Атаманова и Кованого.

Толпы казаков и служащих из обоих эшелонов ходили по перрону и высказывали одни — восхищение, другие — возмущение. Все это смешивалось в один сплошной тревожный гул.

Опасаясь, что арестованные казаки не признают самочинно избранного суда, Лец-Атаманов предложил провести всю церемонию подчеркнуто официально, поэтому, когда началось заседание в кабинете начальника станции, первого арестованного — Березу — привели под конвоем четырех казаков с шашками наголо. Рекало, все в том же плане, начал задавать вопросы слишком издалека и так запутанно, что Береза, фамильярно закурив цигарку (суд растерялся: никто не знал, можно ли подсудимому курить?) и выпустив на стол дым, не выдержал и бесцеремонно перебил: