Голубые эшелоны - [37]

— Нина Георгиевна! — позвал он с нотками раздражения в голосе, но она не отозвалась.

Лец-Атаманов не мог понять такой резкой перемены в ее поведении: ведь, кажется, он ничем ее не обидел, даже сам поражался своей выдержке, а ее будто подменили. Капризная особа! Он опять сошел на дно оврага и начал обшаривать снег руками. Браунинга не было, но рука нащупала затоптанный в снег листок, один из тех, какие выпали из чемодана Нины Георгиевны. Лец-Атаманов даже в темноте разобрал, что листок нисколько не похож на рекламу маргарина. Он вынул коробок спичек и при-светил. В глаза бросилось знакомое уже воззвание Реввоенсовета к казакам.

Спичка уже погасла, а Лец-Атаманов все еще смотрел широко раскрытыми глазами на листовку. В голове каруселью закружились события последних двух дней. Всякий раз, когда Нина Георгиевна выходила на прогулку, он потом натыкался на следы работы какого-то подпольщика. Теперь понятно, почему ей так хотелось послушать украинские песни. Значит, в отношении бунчужного и Кудри он не ошибся. Вспомнив о посещении дипломатической миссии, Лец-Атаманов почувствовал, как его бросило в жар. Дипломаты были больше чем следует откровенны.

— Эй ты! — вдруг закричал он яростно и бросился было вдогонку за Ниной Георгиевной. Рука машинально потянулась к поясу, но оружия на привычном месте не было. Лец-Атаманов упал на снег и начал уже беспорядочно разгребать его. «Браунинг, браунинг!» — рычал он с перекошенным лицом. Пистолета нигде не было. Сотник бессильно упал на локти и заскрипел зубами, потом вскочил на ноги и побежал по следу Нины Георгиевны, но, прохромав несколько шагов, понял, что пешком он не осилит теперь даже склона оврага, и повернул назад.

Лошадь, провалившись в яму, сломала оглоблю и порвала шлею. Лец-Атаманов, трясясь, как в лихорадке, вытащил ее из оглобель и вскочил верхом. Вторично он не захотел рисковать и погнал теперь в объезд оврага. Нины Георгиевны уже не было видно, но он во что бы то ни стало нагонит ее. В нем бушевала злоба. Так позволить себя обмануть! За дивизион он не боялся — в нем были еще настоящие украинцы, а таких, как Кудря, он быстро выведет. Но где же были его глаза? Выходит, он сам помотал большевикам разлагать казаков! От бессильной злобы его прямо судороги брали, и острые шпоры все сильнее ранили бока лошади. Наконец вырисовалась темной шапкой рощица, где нужно было свернуть.

За рощицей снова было ровное поле, и на нем замаячила какая-то фигура. Лец-Атаманов припал к гриве лошади, фигура все увеличивалась, еще немного — и он уже разглядел Нину Георгиевну. Она, должно быть, тоже заметила его и бросилась бежать.

— Не уйдешь, голубка! — злорадно процедил сквозь зубы Лец-Атаманов. — Теперь уже не стану с тобой цацкаться… — он изо всех сил сжал лошадь шпорами и в этот момент увидел двух всадников — они тоже скакали к Нине Георгиевне.

Лец-Атаманов круто осадил свою лошадь. Нина Георгиевна бежала навстречу всадникам. Добежав, она, видно, что-то сказала, потому что один всадник сразу же отделился от нее и поскакал к Лец-Атаманову. Сотник по привычке засунул руку за пояс. Не найдя браунинга, он повернул коня и изо всех сил погнал назад, время от времени оглядываясь на погоню.

Всадник, должно быть, увидел, что расстояние между ними не уменьшается, и пустил вдогонку одну за другой две пули. Они прозвенели, как потревоженная струна, над самым ухом, но Лец-Атаманова не задели. Он снова оглянулся — всадник поворотил назад.

16

Уже начало светать, когда Лец-Атаманов наконец увидел станцию. Даже услышал гудок паровоза. От этого гудка, которому он был бы несказанно рад, находясь в эшелоне, теперь по телу поползли мурашки. Из-за станции показался сперва паровоз, укрытый густой шапкой дыма, а за ним вагоны. Лец-Атаманов бессильно упал на лошадиную гриву, но, подняв опять глаза, увидел, что весь поезд состоял только из классных вагонов. Отъезжал эшелон комиссариата путей сообщения, стоявший рядом с их составом. Наверно, вслед за ним пойдет и его эшелон. Он пришпорил лошадь.

О том, кем оказалась Нина Георгиевна и что произошло с ним в овраге, Лец-Атаманов решил никому не говорить. Иначе дело это может закончиться для него скверно. А куда девались сани, это легко придумать. Из этого он выйдет даже героем. Только вот не удалось, скажет, отбить бедную Нину Георгиевну. А бунчужного и слесаря он решил арестовать немедленно.

До станции оставалось меньше, чем полверсты, Лец-Атаманов даже видел уже свой эшелон, когда донеслись выстрелы, сперва разрозненные, потом уже целыми залпами. Догадка бросила Лец-Атаманова в пот. Начинался уже пристанционный поселок. Вдруг из одного двора выбежал какой-то мужик в свитке, из-под которой выглядывали зеленые диагоналевые брюки. Он был в страшном испуге.

— Светлица! — крикнул пораженный Лец-Атаманов. — Что это значит?

— Беги! — прохрипел Светлица, силясь обойти коня.

— Что случилось, черт подери?

— Восстание! Беги!

— Какое восстание, где? — загораживая ему дорогу, допытывался Лец-Атаманов. — Мужики?

— Полковник арестовал Кудрю, этого слесаря. Большевик, анафема! И бунчужный! Гимназист их раскрыл, а они тогда подняли казаков.