Голубые дьяволы - [70]

— А 6‑я не слыхал как?

— В 6‑й плохо. Через нее из Раздольного танки прорвались,, штаб батальона и тылы подавили. Из Чеченской балки подводчик прискакал, говорит, что командир и комиссар погибли. Один только начальник в живых остался.

— Ах, черт! — заругался Мельник. — А ты не врешь?

— Зачем бы я стал врать? — насупился связной. — Потому и к вам прибежал.

Мельник посуровел взглядом.

— Передай своему командиру, что боеприпасов я ему подброшу с наступлением темноты, теперь уж недолго ждать, — взглянул он мельком на солнце. — И еще передай, чтоб держался до последнего, скоро помощь придет с Малгобека.

— Есть, товарищ гвардии лейтенант! — козырнул связной и побежал по траншее.

— Ну как, политрук? — повернулся Мельник к Мордовину.

— Молодцом, комбат!

Мордовин заглянул в глаза командиру роты, словно хотел рассмотреть что–то в глубине его души, и продолжил взволнованно: — Федя! Я рекомендовал тебя при поступлении в партию. А сейчас рекомендую и приказываю как старший по службе взять на себя командование батальоном. На себя беру обязанности комиссара, — он немного подумал и добавил: — Другого выхода у нас нет.

Федя как–то часто–часто заморгал густыми ресницами, крепко сжал руку Мордовина выше локтя и крикнул звенящим голосом:

— Ну, комиссар! Дуй в таком случае во взвод связистов Васильева, им сейчас тяжелее всех приходится, а здесь я и сам управлюсь.

* * *

Несмотря на смертельную усталость от продолжавшихся весь день боев, Мордовин плохо спал в ту ночь. Ему все снился один и тот же эпизод из боя: огромный немец с перекошенным от страха и ярости лицом замахивается на него штыком, а он сам жмет что есть силы на спусковой крючок пистолета и слышит лишь пустые щелчки. Он просыпался с гулко бьющимся сердцем, скручивал цигарку, выкуривал ее под монотонное турчание забравшегося в блиндаж сверчка и разноголосый храп боевых друзей и снова забывался тревожным сном. Проклятый немец! До самого рассвета он продолжал наскакивать на безоружного политрука, держа наперевес блестящий, с широким лезвием штык.

Проснулся чуть свет с головной болью и с тоской в сердце. Удастся ли сегодня устоять перед врагом? Придет ли, наконец, подкрепление из тыла?

Снаружи послышались шаги. Мордовин потянулся к пологу, заменяющему в блиндаже дверь, чтобы посмотреть, кто поднимается по ходу сообщения, и в следующее мгновенье вытянулся по стойке «смирно»: на пороге стоял начальник штаба бригады в сопровождении двух бойцов.

— Бригада жива! — были первые его слова, и они прозвучали в предутренней тишине как приветствие.

Все, кто еще оставался на нарах, вскочили на ноги и окружили доброго вестника. Хотя вести оказались и не такими уж добрыми. Вчера немецкие танки «проутюжили» командный пункт 2‑го батальона. Но потерь больших нет. Начальник штаба батальона и его писарь собирают людей в Чеченской балке. Туда же перебрался из Вознесенской и штаб бригады. Красовский отдал приказ: всем подразделениям передислоцироваться во второй эшелон обороны, то есть на гребень Терского хребта.

— В связи с тем, что командир 2‑го батальона ранен и отправлен в госпиталь, временно командиром батальона назначаю лейтенанта Мельника, — подытожил свою информацию начальник штаба.

— Выходит, ты теперь у нас дважды комбат, — усмехнулся присутствующий при разговоре командир минометной роты.

— Почему дважды? — удивился начальник штаба.

— А его вчера комбатом Мордовин назначил. Вот только обмыть повышение не успели…

Начальник штаба улыбнулся, с одобрением взглянул на покрасневшего от неловкости политрука. Он редко улыбался, этот суховатый, не терпящий панибратства и легкомысленного отношения к службе капитан.

Глава двадцатая

Военфельдшер Вера Колодей в изнеможении опустилась в густую, нагретую солнцем люцерну, с отчаяньем взглянула на отроги Терского хребта — до него еще далеко, а сзади все ближе подступает ружейная и минометная пальба.

— Не могу больше, дядя Саша, — жалко улыбнулась она своему подчиненному, пожилому, с пушистыми рыжими усами санитару.

— Отдохни, дочка, — великодушно разрешил дядя Саша, тоже присаживаясь на корточки возле носилок с тяжелораненым бойцом, которого они вдвоем несли к узкоколейной железной дороге, соединяющей Моздок с Малгобеком. — У меня самого руки ломит. Они сели да уехали, а мы теперя рви пупок…

«Они» — это медицинский персонал санитарного взвода, отступивший в тыл с частью раненых. «Вас с остальными заберем вторым рейсом», — пообещал фельдшеру командир взвода на прощанье.

— Пить… — простонал раненый, облизывая почерневшие от страданий губы.

— Потерпи, миленький, потерпи, — склонилась над лицом раненого Вера. — Сейчас мы тебя привезем в санроту, там будешь пить, сколько тебе захочется.

— Пить, — повторял раненый, вращая бессмысленно вытаращенными глазами. По–видимому, он не слышал ласковых слов фельдшера.

Мамочка родная! Он же совсем еще мальчишка, с облупленным носом и светлым пушком на щеках. Да и другие… Лежат в ряд возле железнодорожной насыпи среди кустиков чахлой полыни и мучаются под горячим кавказским солнцем. И некуда их деть пока, и нечем укрыть от палящих лучей. Скорей бы возвращались повозки… Кажется, одна уже тарахтит. Вера повернула голову: по пыльной дороге, протянувшейся рядом с узкоколейкой, мчалась к ним запряженная тройкой лошадей повозка. Ну, слава богу, недолго пришлось ждать.