Голубой цветок - [38]

В Зенфе, напротив, дотлевала подавленная сила редкого ума, вследствие дурацкой незадачи обреченного не пользоваться впредь своей изобретательностью. Через определенные промежутки времени каждому, кто связан с копями и солеварнями, дозволялось представлять в письменном виде свой план усовершенствования работ. В тщательно продуманном труде, который некогда, он надеялся, будет увенчан его именем, Зенф предлагал: соль Тюрингии и Саксонии выпаривать отныне не в железных чанах над древесными кострами при температуре восемьдесят градусов по стоградусной шкале, но — пользуясь солнечным теплом. Потребуется куда меньше солеваров, и домов для них не надо строить. Когда же от проекта использования солнечной энергии грубо отмахнулись, Зенф предложил удвоить число колес на тачках, вывозящих рапу на поверхность. «Директор фрайхерр фон Харденберг рассмотрел этот план, — записал Фриц, — и отметил кратко: „Quad potest fieri per pauca non debet fieri per plura“[54]. (Где можно обойтись меньшими средствами, ими ограничься.) Инспектор соляных копей Зенф с жаром возражал, что этак не сдвинешься вперед, мелочная экономия есть путь к застою. Так или иначе, в грядущем девятнадцатом столетии, когда, если верить Кантову пророчеству, человек научится, наконец, властвовать собой, и самим тачкам, надо полагать, не будет места. Директор соляных копей Хойн заметил, что, если так, не стоит и время тратить на усовершенствование их. Инспектор Зенф сказал, что решение директора для него закон, но он не станет прикидываться, будто им доволен».

— Я исполнял все, что вы мне поручали, — Фриц сказал отцу, — и впредь буду исполнять, буду даже еще больше стараться. Но вы не можете от меня ожидать, что за несколько месяцев я сделаюсь как старый Хойн.

— Не могу, к несчастью, да и не ожидаю, — отвечал фрайхерр, — даже если тебе суждена долгая жизнь, Вильгельму Хойну ты уподобишься едва ли.

Прежде, обходя округу, Фриц любовался древними вершинами. Теперь он жадно озирал предгорья, кряжи, взором старателя в них прозревая медь, серебро, лигнит. Как настоящий горный инженер, облачась в серую робу и штаны шахтера, он спускался в штольни.

— Твой сын готов поселиться под землей, — говорил Юст фрайхерру. — Он и на свет не хочет вылезать… Я остерег его, конечно, чтобы руки шахтерам отнюдь не пожимал, они это могут счесть дурной приметой. Он огорчился.

Фриц покрывал страницу за страницей схемами разведки новых залежей лигнита, описаниями способов, как усовершенствовать обжиг извести, метеорологическими сводками, которые могли помочь при очистке рапы, доводя ее до более высоких результатов, заметками о правовой стороне солеварения. Но он себя видел и геогностом, натуралистом, который, как сам он говорил, явился «на совсем новую землю, к темным звездам». Горное дело представлялось ему не наукой — искусством. Кто, как не поэт, художник, услышит разговор утеса со звездой? А эти кряжи и предгорья с их драгоценным грузом металлов, угля, соли — не суть ли они следы тех троп, какие проложили издревле, ступая по земле, звезды и планеты?

«Что было, то повторится вновь, — он писал, — но на каком витке истории они вернутся и будут бродить средь нас, как некогда бродили?»

Каролина Юст мужественно выслушивала все, что он узнавал и чем ему не терпелось поделиться. Она сидела за шитьем, покуда Фриц продирался сквозь дебри «Продолжения отчета о приобретении угленосного участка земли под Мертендорфом».

— Когда эти данные подтвердятся, не может быть решительно никаких сомнений относительно будущих схем приобретения, и смело можно утверждать, что крестьяне непременно значительно поднимут цены в сравненье с…

— И ведь как пить дать, поднимут, — сказала Каролина. — Но когда вы делали этот отчет?

— Я его не делал, он уже был сделан. Мне следует учиться делать отчеты об отчетах. В этом, если угодно, меня наставлял ваш дядюшка.

— Вы были его лучший ученик. Едва ли он когда возьмется за другого.

— И тем не менее отец не принимает меня всерьез.

— Это вы сами его всерьез не принимаете.

— Не ему ли, отцу, следовало похлопотать о месте для меня, о месте с жалованьем? Я мог бы рассчитывать сначала хоть на 400 талеров.

Она молчала: вдевала новую нитку в иголку.

— Юстик, а ведь как часто вы подсчитывали, небось, сможете ли вы с ним вести хозяйство на такую сумму!

Ага, его воображенье, стало быть, обскакало ее собственное, и горькая разлука с Нежеланным вдруг обернулась денежным вопросом! У Нежеланного, выходит, нет оплачиваемого места, у него жалованья нет! Каролина возмутилась. Как бы она ни раскаивалась с первой же минуты в своей выдумке, но выдумка была — ее, и более ничья. Это она, она сама, пусть сдуру, создала Нежеланного, и ее коробило, что из него делают недотепу (ему же, как-никак, за тридцать!), неспособного содержать жену. Его уничижают. Нет, надо огорошить Харденберга.

Обыкновенно это легко ей давалось. И она ему сказала — вполне правдиво, — что хоть от всей души сочувствует ему в поисках места, но относительно профессии самой, она должна признаться, ее посещают известные сомненья. Эразм займется лесным хозяйством, если окончит курс в Хубертусберге. Карл и Антон будут солдаты, тут, положим, не ей судить, не ее ума это дело, но — извлечение солей и минералов из земли… ах, да видела она, не раз видела все эти солеварни в Халле и Артерне, видела, вдыхала этот удушливый желто-темный дым над взвесями под Фрайбургом и не может об этом думать иначе, как о насилии над Природой, которая никогда не стала бы творить подобного уродства.