Голубой цветок - [28]

Каролина закрыла лицо руками.

— Как он мог? Как он мог?

28. Из дневника Софи за 1795 год

Января 8 дня

Нынче снова мы были одни и все и больше ничего.

Января 9 дня

Нынче мы были снова одни и все и больше ничего.

Января 10 дня

Харденберх пришел в полдень.

Января 13 дня

Нынче Харденберх уехал и мне развлечься нечем.

Марта 8 дня

Нынче мы все вместе решили пойти в церковь но погода помешала.

Марта 11 дня

Нынче мы были совсем одни и все и больше ничего.

Марта 12 дня

Нынче все было как вчера и все и больше ничего.

Марта 13 дня

Нынче мы говели и Харденб. был здесь.

Марта 14 дня

Нынче Харденб. был здесь и он получил письмо от брата.

29. Новое чтение

Марта 17 дня 1795 года был тринадцатый день рождения Софи. За два дня до этой годовщины она обещала Фрицу выйти за него замуж.

16 июня Карл, всегда отличавшийся предупредительностью, прислал два золотых кольца из Лютцена (где он стоял) брату в Теннштедт.

21 августа снова он писал из Лютцена, где, по словам его, он «прозябал» по заключении Базельского мира[43].

«Шлю тебе стремя со стременным ремнем в придачу, и две соломенные шляпы, из которых на одной я оставил ленту, ибо сие есть новейшая мода. Другую можно носить в согласии с собственным вкусом». Одна шляпа предназначалась Эразму для передачи Каролине, вторая Софи; пусть Фриц сам распределит. Посылалась еще корзинка для шитья — матушке, и, повторно, Фрицев золотой перстень, отосланный обратно в Лютцен и ныне гравированный, как Фриц просил, одною буквой «с». Работы этой не мог исполнить золотых дел мастер ни в Теннштедте, — месте глухом, где о моде на соломенные шляпы не слыхали, где даже в лавках соломенные шляпы не водились, — ни, уж тем паче, в Вайсенфельсе, где поднялся бы шум, пошли бы толки. У фрайхерра Харденберга всё не испрашивали благословенья. Самое имя Софи фон Кюн при нем не поминалось.

У Рокентинов, напротив того, можно было и не испрашивать благословенья. Они были рады-радешеньки новому счастью в доме. Фрица позвали в крестные к маленькому Гюнтеру. Георг толковал ему, что, раз надумал жениться, сам Бог велел купить нового коня. Гауля давно пора пустить на кошачий корм.

Хаузхерр Рокентин, как ни странно, ничуть не оскорблялся мыслью, что Харденберги могут его счесть себе неровней. «Мала она еще замуж выходить. Наладились ли регулы у ней — и то ведь я не знаю. Вот исполнится пятнадцать — тогда все затруднения и решим».

Фриц подумывал, не сделать ли Селестина Юста, доброго отцова друга, своим доверенным лицом, не попросить ли его посредничать между Грюнингеном и Вайсенфельсом.

— Э-э, попросить-то можно, да что толку, — добродушно возразил ему на это герр Рокентин. — Крайзамтманн, как ты, может быть, заметил, меня считает дураком.

Едва подарил Софи перстенек и увидел, как она — раз открыто носить нельзя — на шнурке повесила его на шею, Фриц спросил, можно ли почитать ей первую главу «Голубого цветка».

— Это введение, — он объяснил, — к истории, которую я все не могу написать. Даже сам не знаю, что у меня выйдет. Я составил список занятий, и профессий, и типов психологических. Но в конце концов это, возможно, будет вовсе не роман. В народных сказках куда больше правды.

— Ой, а я-то как их люблю, — оживилась Софи. — Только не такие, где людей в жаб превращают, вот уж мало радости.

— Я вам прочитаю вслух свое введение, а вы мне скажете, что оно означает.

Ответственность, очевидно, ее тяготила.

— А сами вы не знаете? — она спросила с недоверием.

— Иногда мне кажется, что знаю.

— А больше-то никто не читал?

Фриц порылся в памяти.

— Читали. Да, Каролина Юст читала.

— Ой! Она умная.

Вошла Мандельсло, сказала, что тоже хочет послушать, придвинула к Софи нынешнюю порцию работы. Даже в таком процветающем хозяйстве простыни и наволочки латали и подрубали так, чтобы они могли послужить еще лет десять. На миг Софи отвлеклась, взглянув на свой игольник:

— А это вы мне подарили, милый Харденберг! — но тотчас смолкла.

«Отец и мать лежали уже в постелях, спали, стенные часы мерно отбивали время, ветер свистал и тряс оконницу. Спальня вдруг озарялась, когда месяц туда заглядывал. Молодой человек лежал без сна в постели, он чужестранца вспоминал, его рассказы. „Нет, не мысль о сокровище во мне пробудила такое странное томление, — говорил он сам себе, — никогда не стремился я к богатству, но желание увидеть голубой цветок меня томит. Он непрестанно у меня на сердце, я не могу вообразить, не могу помыслить ни о чем другом. Никогда я ничего такого не испытывал. До сих пор я будто спал, или будто сон перенес меня в иной какой-то мир. О столь безумной страсти к цветку там и не слыхивали. Но откуда он явился, чужестранец? Никто из нас еще не видывал такого человека. Но отчего, не знаю, одного меня так захватило и не отпускает то, что он нам поведал. Остальные все слушали то же, что и я, и никого это не занимало“».

Не зная, сколько еще продлится чтение, обе сидели молча, с работой на коленях. Софи была бледна, рот — бледно-розов. Так тонко рознился цвет этого лица и приоткрытых, нежных, свежих, пухлых, бледных губ. Будто ничто в лице покуда не достигло истинного цвета, полной силы — кроме этих темных ее волос.