Голубоглазый юноша - [68]

– Нет, просто уверен, что поступаю правильно. Это вечно создает трудности, но я добровольно избрал такую жизнь. – Это было произнесено с предельной решительностью.

– Когда были живы муж и сын, моя жизнь была совсем другой. Я занималась ими. А теперь я воюю с несправедливостью в мире, пытаюсь изменить судьбу людей, неспособных помочь самим себе. Похоже, когда возвышаешь голос и берешь на себя риск, многие видят в этом угрозу. Им не нравятся непопулярные точки зрения, не устраивает, когда ставят под вопрос их убеждения, достижения.

– Так и есть, – подхватил он. – Когда я принял сан, моя семья решила, что я погорячился. Они были категорически против, считали это по меньшей мере странным. И еще сильнее ужаснулись, когда я сложил сан. Я не перестаю их шокировать, совершая поступки, которые они не одобряют. – Все это было сказано задорно, и Джинни, слушая его, не удержалась от смеха.

– Вот и моя сестра так же!

– Полезно держать их всех в тонусе, – добавил Эндрю, и оба прыснули. – На самом деле я стал священником по неверным причинам, – серьезно продолжил он. – Мне потребовалось долгое время, чтобы это понять. Я считал это своим призванием, но это было заблуждение. – Так откровенно он еще не разговаривал ни с одним клиентом, но она была сострадательной, душевной и непредвзятой собеседницей, поэтому ему нравилось быть с ней откровенным. То, что она делала для Блу, вызывало у Эндрю восхищение.

– Представляю, что вы пережили, осознав свою ошибку! – посочувствовала она ему. – Расстаться с Церковью значило кардинально поменять жизненный курс. Решение наверняка далось вам нелегко.

– Это еще мягко сказано! Но в Риме я понял, что в верхних слоях церковной стратосферы правит политика. Там сплошь интриги и силовые игры. Я всегда разделял Церковь и политику, хотя в Риме было, конечно, интересно, вокруг столько кардиналов, работать в Ватикане – это волшебно, голова идет кругом! Но я принимал обет не для этого. Теперь я приношу гораздо больше пользы, чем в бытность духовным лицом. Тогда я был юристом в пасторском воротничке. После Рима мне уже не хотелось служить в приходе. Поняв это, я понял и то, что мне пора на выход. Я никому не помогал. На самом деле мне хотелось быть адвокатом, а не священником. – Он, похоже, был полностью удовлетворен своим выбором, нисколько не сомневался в его правильности.

– Как вы меня расстроили! – со смехом сказала она. Эндрю нравился звук ее голоса. Эндрю видел по ее отношению к людям, что она отзывчива к чужим страданиям, потому что знакома со страданием сама.

– В каком смысле? – спросил он.

– Я-то надеялась, что вы влюбились в монашку, сбежали с ней и зажили счастливо… Обожаю такие сюжеты! В душе я прожженный романтик. Невозможная любовь, сокрушающая все преграды, – вот мой идеал!

– Я тоже любитель сюжетов такого рода. Хотя это редкость. Если честно, нынешние монашки редко бывают похожи на Одри Хепберн в «Истории монахини». Они полноваты, носят смешные прически – можно подумать, что они забывают причесываться, одеваются в фуфайки и джинсы, в рясах появляются только в Риме, а уж с чепцами у них и вовсе беда! – Она понимала, что у него богатый опыт, и весело смеялась, хотя сестра осудила бы ее за непочтительность. Эндрю шутил по-доброму и не грешил против истины. – Нет, моей единственной любовью в Ватикане было каноническое право. Вот что меня завораживало, а не монахини – от их вида у меня ни разу не затрепетало сердце. – От чьего-то трепетало же? Такой интересный, умный мужчина!

Он сам ответил на не заданный вопрос, словно прочитал ее мысли.

– Я никак не вернусь полностью к мирской жизни. Возможно, я поздновато расстался с саном, слишком долго тянул… Меня окончательно освободили от всех обетов пять лет назад, уже в сорок три года. Похоже на почетную отставку! – Джинни удивилась: на вид Эндрю был моложе. Она давала ему лет 39–40, а никак не 48. – Чаще я ощущаю себя священником, терзаюсь типичным для католика чувством вины. Наверное, иезуит – это пожизненно. Сан не выпускает меня из плена. Я принял его слишком молодым. В наши дни это происходит с людьми позже, так лучше. Человек, принимая решение, должен отдавать себе отчет, что делает. А у меня были возвышенные идеалы, в которых оказалось мало смысла. Потребовалось много времени, чтобы разобраться в себе. Я провел в Ордене двадцать пять лет. На то, чтобы окончательно из него выйти, может уйти вдвое больше времени, и то результат неясен. Пока что с меня довольно роли смутьяна, гоняющегося за отступниками, вроде отца Тедди Грэма. – Об этом развратнике Эндрю говорил с неприкрытым презрением. – Это то, чем я стремился заниматься в самом начале. Я был тогда крестоносцем, хотел быть хорошим священником, укором всем плохим. Сейчас я довольствуюсь тем, что сажаю плохих за решетку и вытрясаю компенсации для их жертв. Не слишком благородное занятие, потому что связано с деньгами, но ничего, деньги-то идут не мне! – В душе он был борцом за чистоту нравов. Наверное, он из состоятельной семьи, раз может бесплатно вести дело Блу и другие подобные дела. Эндрю отличал какой-то аристократизм, но скромный, ненавязчивый.