Голубоглазый юноша - [64]

После двух месяцев в корчащейся Сирии слушать Моцарта в мирной обстановке, в окружении счастливых здоровых людей было немного странно. Возвращение все еще казалось Джинни чем-то нереальным, но это не мешало им с Блу наслаждаться концертом.

Когда они вернулись домой, позвонил Эндрю. Днем с ним связались из епархии. Момент был удачный, Джинни уже вернулась в Нью-Йорк.

– Они хотят с нами встретиться, – довольно сообщил Эндрю. – На следующей неделе нас примет в епархии монсеньор, отвечающий за подобные дела. Он упрямый старикан, тоже иезуит. Я два года работал с ним в Риме. Крепкий орешек, но умен. Уступит, никуда не денется. Им нечем крыть. Сегодня я говорил с Джейн. Появляется все больше жертв, некоторые – взрослые люди. Старшему из списка – тридцать семь лет. Ему было четырнадцать, когда его домогался отец Тедди, тогда свеженький выпускник вашингтонской семинарии. В общем, святому отцу не позавидуешь. Он уже много лет живет с этой проблемой, и о ней известно его начальству. Тем сильнее дело Блу!

– Как насчет друга Блу, Джимми Эволда? – спросила ободренная Джинни.

– С ним беседовали полицейские. Он все отрицает, говорит, что отец Тедди – лучший человек на свете. Я ему не верю, просто он слишком боится, чтобы сказать правду. Отец Тедди как следует его запугал.

Расследование еще не закончилось, свидетельства множились. Эндрю рассказал о пятнадцати новых потерпевших, дававших примерно такие же показания, как Блу, – о сексуальных домогательствах к ним харизматического священника. Монсеньор хотел встретиться с ней и с Эндрю, но не с Блу. Встреча обещала быть интересной, и Эндрю предрекал ее успешный исход. Джинни опасалась, что вся энергия епархии уйдет на выгораживание отца Тедди и Церкви, а не на готовность посочувствовать и помочь Блу. Эндрю предупреждал, что не исключены попытки разоблачить и опозорить самого Блу, особенно на первой встрече.

– Не пугайтесь, мы своего добьемся, – сказал Эндрю, – даже если сначала они будут упорствовать. Я их не боюсь. Не забывайте, я раньше был одним из них. Это большое преимущество, я знаком со многими игроками, особенно с влиятельными. В частности, я хорошо знаю этого монсеньора. Он суров, зато честен и справедлив.

Слушая Эндрю, Джинни сгорала от любопытства: ужасно хотелось узнать его собственную историю, понять, почему он расстался с Церковью; но она никогда не спросила бы его об этом, как и он не спрашивал, с какими чудовищными преступлениями Джинни сталкивалась в лагерях беженцев в разных уголках мира.

Они договорились встретиться в понедельник в кафе, за полчаса до аудиенции в епархии. После разговора Джинни поделилась новостями с Блу.

– Это хорошо или плохо? – тревожно спросил он.

– Это стандартная процедура, – спокойно ответила она. – Монсеньор хочет поговорить с нами о деле. Тебе идти не придется, пойдем мы с Эндрю.

Он облегченно перевел дух. Вечером они пошли в кино, на следующий день поехали на Кони-Айленд, где Блу покатался на горках аттракциона «Циклон», уступавших, по его мнению, «русским горкам» на калифорнийской «Волшебной горе». Он поспешил отправить об этом SMS Лиззи. Джинни и Блу не могли нарадоваться друг другу, каждой минуте, проведенной дома, вместе.

Когда они ехали обратно, у Джинни зазвонил сотовый. Это была Бекки. Голос сестры звучал безутешно, и Джинни сразу поняла причину ее звонка.

– Умер? – спросила она.

– Да, час назад. Я заглядывала к нему после обеда, он мирно спал. А когда пришла через полчаса, он уже скончался. Я так с ним и не простилась. – Бекки заплакала, Джинни тоже.

– Ты прощалась с ним каждый день больше двух лет – всем тем, что ты для него делала, своей заботой, тем, что взяла его к себе жить. Он был готов к уходу. Жизнь стала тяжела для него. Так ему лучше, – тихо проговорила Джинни.

– Знаю. Но это так грустно! Мне будет его недоставать. Мне нравилось помогать папе. Он всегда был так добр к нам! – Бекки опять всхлипнула. У них действительно был чудесный отец, это было истинное благословение; их мать тоже была доброй и любящей. Им повезло с родителями, не то что Блу, у того после смерти матери вообще никого не осталось. В таких случаях трудно было не думать о тех, кому повезло меньше.

– Теперь папа и мама вместе, – сквозь слезы пробормотала Джинни. – Он давно к ней стремился. – Они обе знали это. Брак их родителей был построен на любви, и эта любовь длилась всю их жизнь.

– Когда ты приедешь? – спросила Бекки.

– Пока не знаю, соображу, пока доеду до дому. Наверное, завтра. Ты уже решила, когда будут похороны? – Недавние трения между сестрами были отодвинуты общим горем. Это было куда важнее, это сплачивало. Обе опустили оружие, которым сражались. Установилось временное перемирие.

– Скорее всего, через два-три дня. Я еще не звонила в похоронное бюро. Его только что увезли. – Было тяжело смотреть, как его вывозят из дома на каталке, завернутого в одеяло, с закрытым лицом. Хорошо хоть детей не было дома. Бекки еще не сообщила им о смерти деда, сначала хотела поговорить с Джинни. Первым о смерти тестя узнал Алан, уже выехавший с работы домой. Развязка ожидалась уже несколько месяцев, но от этого горе не стало меньше. Джинни, оставшись сиротой, сразу почувствовала себя взрослее. Теперь у нее была только сестра со своей семьей – и Блу. Ни родителей, ни собственной семьи.