1. Ева и попытки притворяться
— Если ты будешь есть столько же, сколько обычно, то навсегда останешься такой же худой и маленькой.
Спасибо, папа.
То, что нужно услышать асоциальной дочери перед первым занятием в новой школе. Умеет подбодрить. И, да, кто-нибудь, объясните ему, что от творога не потолстеешь. Даже если съешь его три центнера. И ведь не я придумала есть белое безвкусное месиво на завтрак. А отец продолжал свои рассуждения:
— Надеюсь, ты не занимаешься всякими современными глупостями вроде похудания или чего-то в этом роде…
Нет, пап, я не такая идиотка, как некоторые.
— А даже если и занимаюсь? — с вызовом поинтересовалась я, поймав на себе строгий взгляд. — Что тогда?
— Но я-то знаю, что не занимаешься, — отец протянул ладонь к моим волосам и аккуратно заправил выпавшую медную прядь за ухо.
— Зачем тогда спрашиваешь?
— Чтобы проверить, скажешь ли ты мне что-нибудь назло.
Я молча звякнула ложкой по пустой тарелке, залпом осушила свой стакан с приторным какао, а затем встала из-за стола и направилась к себе в комнату, лавируя меж картонных коробок, расставленных практически по всей квартире. Это был мой четвертый переезд за шестнадцать лет, и в глубине души я надеялась, что последний. Все бы ничего, но мне не нравилось паковать вещи, и потом еще целую неделю просыпаться, не понимая, где я. А вообще, я уже привыкла привыкать. Даже не удивлялась, когда отец заявлял, что мы будем пытать счастья в новом городе или другом районе. Каждый раз что-то не получалось, и мы, словно кочевники, отправлялись на новое место. В этот раз я надеялась, что мы задержимся здесь хотя бы на пару лет: мне хотелось нормально сдать экзамены и наконец-то выпуститься из очередной грёбаной школы.
Мы жили вдвоём. Я и отец. Уже пятнадцать лет. Мне был всего год, когда мама решила, что в этом мире ей жить надоело и ее ждут более прекрасные вселенные. Нет, я не осуждаю самоубийц, ведь каждый волен распоряжаться собой, как пожелает, но, когда у тебя на руках годовалый ребенок, это превращается в сущий эгоизм. С послеродовой депрессией моя мать справиться не смогла, а отец, как мне кажется, до сих пор винит себя за то, что вовремя не смог помочь жене. Именно поэтому из врача-терапевта он решил переквалифицироваться в психологи. И пока, признаться, получалось у него скверно. Сейчас он нашел работу в районной неврологии, хотя не оставлял надежду привлечь клиентов и на дом. Я же давно решила для себя, что убеждать этого человека в чем-то бесполезно, поэтому занималась тем, чем мне нравилось, — сидела в своей комнате. Нет, конечно, сидела не бездарно: у меня был огромный список книг, которые стоило прочитать, целый перечень игр, которые нужно было пройти заново, и штук сто пятьдесят сериалов, которые я еще не видела. В общем, жила я пресно, но сносно.
Одевшись и взглянув на часы, я поняла, что не опаздываю. Жутко хотелось включить ноутбук и лечь рядом, забыть обо всем, поспать еще несколько часов с шумящей рядом техникой, но отец говорил, что мне нужно учиться. Естественно, я знала, что он говорит правильные вещи, но в глубине души сопротивлялась всякой системе: окончи школу, поступи в институт, получи диплом, устройся на работу, выйди замуж, выполни биологическую программу и наконец, прожив пару-тройку десятков лет, спокойно сдохни. Иногда я чувствовала, что доберусь до последней ступени, перескочив через остальные.
Рубашка, тесный пиджак, чёрные брюки. Я ощущала себя пугалом, когда выбиралась из удобных мне вещей. Воротник давил горло так, что казалось — меня вот-вот стошнит. «Волосы не забудь собрать,» — крикнул с кухни папа, и я с неохотой заплела их в неопрятную косу, тянувшуюся ниже лопаток. Уже несколько лет обещала себе состричь надоедливую копну, но почему-то каждый раз жалела её: медные волосы были единственным, что досталось мне от матери. А остальное: светлые глаза, темные брови и ресницы, впалые щеки и острые, как лезвия, скулы, — было наследством отца. Он считал, что мы жутко похожи. Я тоже так думала, но особенно не гордилась этим. Как, впрочем, собой в целом.
Занятия начинались в половине девятого. Я вышла ровно в восемь, хотя могла и чуть позже: до школы, максимум, минут десять, если идти быстрым шагом. Но у меня были свои причины. Поздоровавшись с морозным январским утром, я зашагала через едва знакомые дворы, а стоило только отойти от дома на квартал, достала из кармана помятую пачку красного «Мальборо» и, в спешке прикурив, жадно затянулась первой сигаретой за день. И даже закружилась голова. Подобная привычка не отпускала меня уже целый год, начиная с девятого класса. В той школе у меня все-таки были люди, с которыми я иногда проводила время после занятий. Преимущественно в курилке. И преимущественно молчала. Но девчонки те остались в прошлом, а привычка перекочевала вместе со мной в другое место. Естественно, я знала, что папа расстроится, стоит ему узнать, но то блаженное чувство, когда никотин медленно, но верно убивает, я не могла променять ни на что.
Путь к школе проходил через большое современное здание с огромными окнами, выходящими прямо на проезжую часть. Мне было совсем не интересно, что здесь находится, но если я скажу, что не загляделась на него, то совру. Даже остановилась на несколько секунд, но, заметив, что дверьми то и дело хлопают смазливые парни, которые только что повылазили из дорогущих машин, фыркнула и продолжила свой путь. Вот и школа. Обшарпанное пятиэтажное здание лососевого цвета с мутными разводами на фасаде. С той конторкой оно явно не шло в сравнение, но перешагнуть порог пришлось. И сразу взгляду моему открылась раздевалка, откуда жутко несло грязными носками и потными ногами. Если кратко, то просто кошмар. Я сбросила куртку, переобулась и направилась в нужный мне класс. В первый день после зимних каникул куча незнакомых людей выглядела отдохнувшей, а я, хоть ничего толкового и не делала, ощущала себя не выспавшимся офисным планктоном.
