Голубкина - [2]

Страшновата эта сказка, рассказанная в ночную пору зимнего ненастья, когда на улице завывает, бесится вьюга, и кажется Анюте: что-то возникает, вырисовывается в полутемном углу, и уж не костлявая ли это Смерть со своей косой, которой сразила самого Анику-воина? Но это жуткое видение, этот зловещий призрак внезапно гонит прочь веселая разудалая песенка — ее заводит беспечный молодой голос:

Деревня — два села,

Восемь девок, один я!

Капуста моя,

Широкие листы!

На певца шикают:

— Будет тебе… Угомонись. Спать пора…

Все стихает. Через несколько минут на лавках раздается сопенье и храп.

Анюта скатывается с лежанки, сует ноги в стоящие у печи валенки.

Еще затемно, ближе к рассвету, пурга утихомирилась, а утро выдалось неожиданно ясное, солнечное. Анюта оделась и, закутав голову вязаным платком, спустилась во двор. Две лохматые беспородные собаки, черная и грязновато-серая, бросились к ней, виляя хвостами. В чистом морозном воздухе повеяло дегтем, навозом. Обозник, в распахнутом полушубке и изорванной меховой шапке, выводил из конюшни лошадь. Девочка успела заметить маленькие белые звездочки на ее лбу и около храпа…

Вышла за калитку. Здесь, на Михайловской улице, на краю города, через несколько домов начинались поля. Далеко-далеко, до самого горизонта, где темнел лес, простиралась снежная равнина. На ее ослепительную белизну даже больно смотреть. Ничто не напоминало о вчерашней метели. Анюта нагнулась, захватила рукой пригоршню пушистого невесомого снега. Он охолодил ладонь. Стало вдруг беззаботно-весело. От этих наметенных за ночь сугробов. От голубовато-блеклого неба, от морозной пыли в воздухе, искрящейся в холодных лучах солнца. Бледные щеки у Анюты порозовели. Из-под платка выбилась прядь темно-русых волос… Когда вернулась во двор, мужики запрягали лошадей в нагруженные мешками сани, а потом перед дорогой пошли пить чай из огромного самовара, который, фыркая паром, кипел на столе…

Голубкины держали постоялый двор и занимались огородничеством на окраине древнего Зарайска. Здесь, у площади Облуп, таких дворов было несколько: Орлова с чайной, Урусова с бакалейной лавкой, Лопухина… А почти рядом с домом, за колесной мастерской Зубкова, — постоялый двор Аверина…

Невелики деньги — пятиалтынный с каждого обозника в сутки, да все же… Давал семейству некоторую прибыль и огород, где выращивали капусту, огурцы, морковь и другие овощи. Был при доме также сад.

Мать Анюты — Екатерина Яковлевна (в девичестве — Татаринова) рано овдовела — в тридцать три года. Столько было и мужу ее — Семену Поликарповичу, когда он умер. Растила, воспитывала детей. Невысокого роста, довольно полная, деловитая и работящая. Происходила из зажиточной семьи таганрогских купцов. Случилось так, что Екатерина Яковлевна соединила свою судьбу со скромным зарайским огородником, чьи родители в прошлом были крепостными. Отец Семена — Поликарп Сидорович Голубкин, крепостной князей Голицыных, владевших в Рязанской губернии обширными поместьями, еще лет за десять до крестьянской реформы откупился с семьей на волю, приписался к мещанам и завел постоялый двор с огородом в Зарайске. Жена его, Аксинья Ивановна, тоже из крепостных. Он до самой своей смерти в 1877 году был главой семьи, заменив отца для Анюты, ее сестер и братьев.

Род Поликарпа Сидоровича шел из беспросветной тьмы крепостничества. Предки его пережили и испытали все, что выпадало на долю бесправных, задавленных нуждою и лишениями крестьян. Крестьян, которых наказывали за разные провинности батогами, палками, плетью, арапником, розгами и которые, смирившись до поры до времени, считая телесные наказания допустимыми и даже неизбежными, говорили о себе: «Тело государево, душа божья, спина барская». Знали предки Голубкина и что такое торговля людьми, продажа крепостных семьями и порознь. И через всяческие унижения прошли в те времена, когда их нередко называли не именами, а кличками, как собак, и эти клички, прозвища оставались за ними до самой смерти. Видели, как бегут порабощенные крестьяне на вольные земли — в Новороссию, Бессарабию… Как восстают, выказывают неповиновение властям. И сами, быть может, участвовали в бунтах.

Много пережил на своем веку Поликарп Сидорович, прежде чем освободился от крепостной зависимости. Но не ожесточился, не возненавидел мир, не затаил злобу на людей, а сохранил душевное благородство, любовь к ближнему. Он был старовер-начетчик (слово «начетчик» означало большую и глубокую начитанность в старопечатных — дониконовских — духовных книгах). Происходил из староверческой семьи — от нее через многие поколения, жившие в далеком прошлом, тянулась незримая нить к ярым «ревнителям благочестия», которые в XVII веке решительно выступили против патриарха Никона и его реформ, к неистовому бунтарю протопопу Аввакуму, одному из первых вождей раскола. Отвергая новые обряды церкви, введенные Никоном, Аввакум и его сторонники, единомышленники, не страшась пыток, жестоких наказаний и даже самой смерти, обличали мирские пороки, неприглядные нравы духовенства…

Для старовера Поликарпа Сидоровича главное заключалось не во внешней обрядности, а во внутренних человеческих качествах. В том, каков человек: жаден, недобр, себялюбив, распущен или справедлив, честен, строг в нравственном отношении.