Голубкина - [5]

Таков Зарайск, где русская старина, древняя история сливались незаметно с будничной повседневной жизнью. Анна Голубкина, полюбив с детства родной город, сохранит эту привязанность навсегда. Она любила тихие зарайские улицы, небольшие каменные и деревянные дома, с окнами, украшенными резными наличниками, уютные зеленые дворики с сараями, поленницами, голубятнями. Как и повсюду в провинции, по вечерам возле домов, палисадников, где цветут высокие мальвы, золотые шары, сидят на лавочках старушки в белых платочках. Шумят листвой огромные старые тополя. В небе с карканьем кружит туча ворон. Проедет, дребезжа по булыге мостовой, телега, которую тащит понурая лошадка. Пройдет шумная, яркая толпа цыган. Маленькое белесое солнце будет незримо-медленно опускаться над заречными далями, за Осетром. А потом оно, огромное, багровое, низко повиснет над мглистой чертой равнины, прощаясь с землей… И уже когда совсем стемнеет, в голубовато-сумрачном небе всплывет, будто ладья, половина желтовато-розовой луны. Какая тишь в этот предночной час! Слышно только, как стрекочут в смутной траве кузнечики. Вьется над головой мошкара…

…В 1877 году умер дедушка Поликарп Сидорович, и его отвезли по Михайловской улице на кладбище, обнесенное красной кирпичной стеной, с узкими, вроде бойниц, окошками. Теперь все хлопоты о хозяйстве, постоялом дворе, огороде, все заботы о подрастающих детях легли на плечи Екатерины Яковлевны. Правда, у нее уже есть помощники: девятнадцатилетний Никола, семнадцатилетняя Саня, красивая, отменного здоровья девушка среднего роста. Да и младшие ребята приучены к физическому труду, не чураются его. Анюта, например, и полы моет, и ходит в сарай за дровами, и затапливает печь, и ставит самовар. Мать поручает ей задать сена лошади, подмести двор, развесить выстиранное белье…

И Анюта, и Сема помогают старшим в огороде полоть, окучивать, поливать грядки, сызмальства они привыкли к земле, рыхлой, развороченной, с попадающимися в ней полусгнившими корнями растений, мелкими камешками, червями, комочками глины, привыкли к ее влажному запаху, этому волнующему духу земли, который как бы выходит, поднимается из ее глубин. Руки в земле, они моют их, но все равно нередко ногти с темной каемкой.

Со смертью деда в семье нисколько не нарушилась царившая в ней чистая нравственная атмосфера. Дочь Николая Голубкина, Вера Николаевна, десятилетия спустя напишет в своих воспоминаниях, рассказывая о жизни этой удивительной семьи уже в начале 900-х годов, но сказанное ею целиком и полностью относится к семейным традициям Голубкиных в последней четверти XIX века: «В доме у нас было два непреложных закона: никогда ни один человек не должен оскорблять другого — это был первый закон. Вторым законом была правда…» И оба эти закона восприняты от Поликарпа Сидоровича и Екатерины Яковлевны.

Мать Анюты, добрейшей души женщина, помогала странникам, нищим, принимала слепцов, которых водили мальчики, кормила их, оставляла ночевать в теплой кухне на первом этаже. Позже в Зарайске почти в легенду войдет, как Голубкины каждый день ставили чугунок с кашей на наружный выступ окна для нищих, для тех, кто голоден…

Екатерина Яковлевна, вся в заботах и хлопотах о постоялом дворе, который они держали много лет, до 1892 года, об огороде, продаже овощей, не могла уделять достаточно времени детям. Они пользовались относительной свободой. Выполнив возложенные на них обязанности, могли играть во дворе, в саду, гулять за Облупом, где луга и поля, где во ржах — синие крапинки васильков… Или ловить в Осетре красноперых окуней. Ходить с соседскими ребятами в лес, который в Зарайске называли городским, там водились ягоды и грибы.

Летом Анюта бродила по окрестностям. Ничего не боялась. В ней рано обнаружилось эдакое мальчишеское бесстрашие. Не пугали ни темнота, ни гром, ни юродивые, ни помешанная старуха, ковылявшая по улице и громко ругавшая какую-то Надю… Она без робости подходила к лошадям и гладила им шею, гриву, не пряталась от злобно лающих крупных кобелей… И незаметно развивалась самостоятельность — в поведении, поступках, суждениях. Совсем не похожа на субтильных, романтически настроенных, восторженных, увлекающихся всякими пустяками гимназисточек. Юное деревце с крепкими ветками, выросшее не в оранжерее, а на свежем воздухе, под открытым небом…

Однажды она сидела дома с книгой, читала «Бежин луг» Тургенева. Рассказ увлек ее красотой и изяществом слова, пластичностью изображения родной, среднерусской, близкой ей природы. Как все просто написано и как прекрасно, правдиво! Зримо вставало, возникало перед ней: ночь, поле, деревенские мальчишки, костер, огонь… Ничего не замечая вокруг себя, переворачивала страницу за страницей… «Я сказал мальчикам, что заблудился, и подсел к ним. Они спросили меня, откуда я, помолчали, посторонились. Мы немного поговорили. Я прилег под обглоданный кустик и стал глядеть кругом. Картина была чудесная: около огней дрожало и как будто замирало, упираясь в темноту, круглое красноватое отражение; пламя, вспыхивая, изредка забрасывало за черту того круга быстрые отблески; тонкий язык света лизнет голые сучья лозняка и разом исчезнет; острые, длинные тени, врываясь на мгновенье, в свою очередь, добегали до самых огоньков: мрак боролся со светом…»