Голубая звезда - [2]

Годы и обильная еда, которой он был обязан стараниям своей жены Чечины, оставили свой отпечаток, придав Дзаккарии некий масляный лоск, импозантность и степенность; благодаря им он почти достиг той олимпийской величественности, того умения взирать на все чуть свысока, которыми отличались его собратья англичане, всегда вызывавшие у него зависть. Вместе с тем – и это было весьма забавно – полнота придавала ему сходство с императором Наполеоном I, и Дзаккария чрезвычайно этим гордился. Зато Чечину его напыщенность приводила в отчаяние, хотя она и знала, что на сердечные чувства мужа это никак не влияло. Тем не менее женщина любила повторять, что, упади она замертво у него на глазах, Дзаккария будет больше озабочен тем, как сохранить внешнее достоинство, нежели своими горькими переживаниями, в которых Чечина, впрочем, не сомневалась, но была убеждена, что первой его реакцией станут неодобрительно нахмуренные брови из-за несоблюдения внешних приличий.

И тем не менее!.. Заметив приближающегося Альдо в потертом мундире, его восковой цвет лица, свидетельствующий о лишениях и недостатке солнца, царственный Дзаккария сразу утратил всю свою спесь. Со слезами на глазах он бросился к возвратившемуся хозяину, да с такой пылкостью, что котелок свалился с его головы и, как черный мяч, скатился в канал, поплыл по воде, представляя собой забавное зрелище. Но взволнованный Дзаккария даже не обратил на это внимания.

– Князь! – простонал он. – Боже мой, в каком вы виде!

Альдо рассмеялся:

– Ну, не драматизируй, пожалуйста! Лучше обними меня!

Они бросились друг другу в объятия, pacтpoгав молодую цветочницу, раскладывавшую на прилавке свой товар; выбрав великолепную ярко-красную гвоздику, она протянула ее приезжему с легким поклоном:

– С благополучным прибытием! Венеция приветствует одного из вновь обретенных своих сыновей! Примите этот цветок, Excellenza[1]. Он принесет вам счастье...

Цветочница была хорошенькой, свеженькой, как ее маленький передвижной сад. Морозини принял подарок и на улыбку девушки ответил улыбкой.

– Я возьму этот цветок на память. Как вас зовут?

– Дездемона.

И в самом деле, сама Венеция встречала его!

Уткнувшись носом в гвоздику, Альдо вдохнул горьковатый аромат цветка, затем прикрепил его к петлице своего потрепанного мундира и вслед за Дзаккарией влился в суетливый водоворот, который не может отменить никакая война: рассыльные отелей выкрикивали названия своих заведений, почтовые служащие ждали, когда в их лодку погрузят корреспонденцию, гондольеры шастали в поисках ранних клиентов. И наконец толпа людей высаживалась с морского трамвайчика, прибывшего на станцию Cанта-Лючия.

– Стоило замолчать пушкам, как повалили туристы, – удивился Морозини.

Дворецкий пожал плечами:

– Туристы приезжают всегда. Наверное, нужно, чтобы нас поглотило море, только тогда никто не появится... хотя!

У нижних ступеней, перед выстроившимися в ряд мальчишками и зеваками, пассажира ожидала великолепная гондола с бронзовыми крылатыми львами и малиновыми бархатными подушечками, расшитыми золотом, – к вокзалу редко подплывали гондолы такой красоты. Высокий, худой, как танцор, гондольер с белокурыми, отдающими в рыжину волосами изо всех сил старался выудить из воды шляпу Дзаккарии. Он преуспел в этом как раз в тот момент, когда князь спустился в гондолу; юноша поймал промокший головной убор, затем бросил его к своим ногам и весело воскликнул:

– Добро пожаловать, наш дорогой князь! Какая радость, какой чудесный день!

Морозини пожал ему руку:

– Спасибо, Дзиан! Ты прав, день – прекрасный! Даже если солнце немного хмурится.

Но светило тем не менее сделало робкую попытку бросить луч на зеленый купол церкви Сан-Симеон, и он вспыхнул на секунду, будто по-дружески подмигнул. Сидя рядом с Дзаккарией, Альдо наслаждался дуновениями морского ветерка, в то время как Дзиан, легко прыгнув на хвост черного «скорпиона», запутавшегося в красно-золотой сети, одним взмахом длинного весла направил его на середину канала. И длинный водный проспект, по обеим сторонам которого тянулось каменное кружево дворцов всевозможных пастельных оттенков, поплыл навстречу Альдо. Князь мысленно перечислял все названия, как будто хотел убедиться, что долгое отсутствие не стерло их из его памяти: Вендрамин-Калерджи, Фонтана, Пезаро, Сачредо, Корнер, Ка д'Оро, Манин – где родился последний дож, Дандоло, Лоредан, Гримани, Пападополи, Пизани, Барбаричо, Мочениго, Редзонико, Контарини... Дома раскрывали перед путешественником Золотую книгу Венеции, но прежде всего они ассоциировались с родственниками, друзьями, полузабытыми лицами, воспоминаниями, а отливающий всеми цветами радуги туман прекрасно сочетался с этими зданиями, милосердно обволакивая их трещины, заживляя раны... Наконец за вторым изгибом канала появился фасад дворца эпохи Возрождения с возвышающимися над ним двумя изящными обелисками из белого мрамора, и Морозини оторвался от грез: он приближался к своему дому...

– Чечина ждет вас, – вздохнул Дзаккария... – Надела даже праздничное платье. Надеюсь, вы оцените это?

Действительно, перед сводчатым порталом, откуда прямо к зеленой воде спускались широкие белые ступени, стояли три женщины. Издалека их можно было принять за каминные фигурки: та, что стояла в середине, была по круглее остальных и походила на каминные часы, а две другие, стоявшие по бокам, вполне сошли бы за тоненькие подсвечники.